Павел Корнев - Падший
– Что у тебя с лицом? – спросила Лилиана, только тут заметив воспаленную царапину на виске.
– Помнишь шум вчера ночью? Вот это оно и есть.
– Бедненький! Было больно?
Я вспомнил стремительный удар вилкой, внутренне поежился и кивнул:
– Весьма.
– Надо чем-нибудь помазать.
– Ерунда, – отмахнулся я и присел на кровать. Кровь прилила к голове, словно повис вверх тормашками, загорелись огнем щеки и уши. И вновь вернулся мерзкий звон в ушах.
– Что с тобой, Лео? – встревожилась Лилиана. – Ты здоров?
– В порядке, – ответил я, судорожно сглотнув, и пересохшее горло будто наждаком продернуло. – Сейчас буду.
– Я принесу тебе попить!
Моя попутчица убежала, а я без сил повалился на кровать, но взглянул на часы и сразу уселся обратно. Раскрыл переданный Александром Дьяком чемодан и принялся разбирать резиновые трубочки капельницы.
За этим занятием меня и застала Лили. Она протянула высокий бокал, в котором искрилось золотистое шампанское.
– А что это у тебя? – спросила Лилиана, отпив из собственного бокала.
Я отставил шампанское на полку и без особой охоты ответил:
– Надо принять лекарство.
– Так уколы у тебя не из-за наркотиков?
– Нет, – уверил я, выставил банку с раствором серебряной воды на полку над кроватью и воткнул в нее трубку с иглой на конце. Потом закатал рукав сорочки, перетянул жгутом бицепс и принялся работать кулаком, заставляя набухнуть вену.
– Извини, я плохо о тебе думала, – смутилась Лилиана.
– Ерунда!
Я приладил иглу, развязал жгут, и целительный раствор стал понемногу поступать в кровь. Рука занемела, но одновременно с этим начал проходить жар и смолк тошнотворный звон в голове.
Лечить оборотня серебром – удивительно, не так ли? Впрочем, еще кто-то из древних резонно заметил, что разница между ядом и лекарством в первую очередь состоит в дозировке.
– Что с тобой? – спросила Лили, присаживаясь рядом. – Чем ты болен?
– Редкое наследственное заболевание, – ответил я чистую правду и усмехнулся: – Как видишь, по наследству переходят не только деньги.
Лили сделала глоток шампанского и покачала головой:
– Никак не могу в тебе разобраться, Лео. Ты не похож на богатого мота.
– Я только учусь им быть, – рассмеялся я и сразу закашлялся. Потом пояснил: – Еще не так давно мне приходилось в поте лица зарабатывать себе на жизнь.
– И что случилось? Умерла богатая тетушка?
– Бабушка. И давно. Но до совершеннолетия я не мог вступить в права наследования.
– И сколько тебе сейчас? – заинтересовалась Лили.
– Двадцать два.
– Да ты совсем мальчишка! – рассмеялась она, запустила пальцы мне в волосы и растрепала их, но сразу смутилась и поднялась на ноги. – Извини. Дать тебе расческу?
– Не стоит, – отказался я, не став, в свою очередь, интересоваться возрастом спутницы. Она была старше меня на год или два, никак не больше.
Неожиданно вагон качнуло назад, банка с остатками раствора опасно покатилась, но удержалась на полке. Лили поставила свой опустевший бокал на боковой столик, выглянула в окно и сообщила:
– Подцепляют паровоз.
И точно – не успел я выдернуть из вены иглу и согнуть руку в локте, как раздалось два коротких гудка, вагон вновь качнуло, и мы тронулись в путь. Платформа медленно уползла назад, поезд выехал под открытое небо и покатил, все набирая и набирая ход.
– У тебя новая татуировка, – заметила Лили браслет из переплетенных крестов на моем предплечье. – Когда только успел?
Я лишь рассмеялся и покачал головой.
Лилиана взяла нетронутый мною бокал шампанского, уселась на кровать и отвернулась к окну, словно начало поездки домой удивительным образом привело ее в дурное расположение духа. Мелкими глотками она пила игристое вино и молчала.
Я тоже молчал, не желая навязывать свое общество. Возникло даже желание уйти в вагон, но ломота оставляла тело как-то слишком уж неторопливо, и подниматься с кровати не хотелось. Так мы и смотрели на проносившийся за стеклом город, мокрый и темный. Лишь изредка стремительными светляками пролетали фонари и освещенные окна, в остальном – только серые силуэты домов.
Перестук колес на стыках рельс, неяркое моргание электрического светильника, редкие проблески света за окном. Молчание.
Наконец я не выдержал и пересел к Лилиане.
– Лили, – вздохнул я, взяв ее за руку, – что тебя беспокоит?
– Не важно.
– Нет, важно. Это как-то связано с тугами?
Лили повернулась ко мне, в ее глазах блестели слезы.
– Папа рассказал?
– О женихе? Рассказал.
– Это лишь часть истории.
– Так поделись со мной остальным.
И вновь потянулось молчание. Она смотрела в окно и ничего не отвечала, но и руку из моих пальцев не высвобождала. Я не торопил ее, сидел рядом и ждал.
– Это я во всем виновата, – неожиданно сказал Лилиана. – Эдмунд и его семья умерли из-за меня. – Она повертела в пальцах стеклянную ножку пустого бокала и убрала его на столик. – Я проклята, Лео. Проклята…
– Знаешь, Лили, – позволил я себе осторожную улыбку, – понятней не стало.
– Ты был когда-нибудь в Индии?
– Нет. Но за последнее время немало узнал о тугах. А что?
– Это сложно объяснить. Просто для индусов Кали реальна. Как и остальные боги. Они живут этим. Они так воспринимают мир.
– И что с того?
– Моя кормилица поклонялась Кали. Сколько себя помню, она всегда была рядом, с ней я проводила больше времени, чем с собственной матерью. Служанка рассказывала истории, учила ритуалам. Именно она посвятила меня Кали. И что самое ужасное – тогда я была этому рада.
– Юношеское бунтарство?
– Мне страшно не хотелось походить на собственную мать. Меня до сих пор трясет от запаха лауданума. Ей никогда не было до меня никакого дела. Порой она проводила в постели целые дни. Я ненавидела ее тогда. И, похоже, не простила до сих пор. Очень этого хочу, но не могу себя пересилить. Не могу – и все тут.
Я кивнул и ничего говорить не стал, просто не был готов комментировать услышанное. Лилиана сцепила побледневшие пальцы и продолжила свою путаную исповедь, напряженно смотря перед собой, словно каждое слово давалось ей с неимоверным трудом:
– Я гордилась причастностью к тайнам богини. Я чувствовала собственную значимость, избранность. Но когда мы с Эдмондом полюбили друг друга, наставница запретила мне встречаться с ним, запретила выходить за него замуж. Она сказала, что моя жизнь – в руках богини, что лишь воля Кали определяет мою судьбу. Я только посмеялась, не стала ничего слушать. И однажды ночью моего жениха, его родителей, братьев и сестер задушили туги. Такова была кара богини за непослушание.
