Артём Рыбаков - Ликвидаторы времени
Третья передача началась в 18.00 24-го июля и продолжалась 15 минут и 7 секунд. Место выхода — район населённого пункта Слобода (SEE от города Воложин).
Четвёртая передача осуществлялась из того же места, что и предыдущая, началась в 21:00 и продолжалась 12 минут 12 секунд.
Анализ записей передач показал, что на рации работают как минимум 2 радиста. Характерные особенности почерка ясно указывают на то, что 1-я и 2-я передачи были проведены одним, а 3-я и 4-я — другим радистами.
Копии записей передач переданы в криптографическую службу для анализа и дешифровки.
Начальник поста контроля радиоэфира
Унтерштурмфюрер СС Мильс.
«Резидент «Вяз» сообщает, что по информации его связника местным партизанским отрядом «Народная Воля» 25 июля сего года при переправе через реку Неман у посёлка Николаевщина Столбцовского р-на совершено нападение на немецкую автоколонну. В составе колонны были 1 легковая, 3 грузовых автомашины и 1 мотоциклет с коляской. Умелыми действиями партизан колонна была рассеяна, но из-за вражеских подкреплений захватить трофеи не удалось. Потери противника 15 предположительно убитых и более 30 гитлеровцев ранено.»
Из докладной записки Управления НКГБ БССР.
***
— … И это — самое тяжёлое, — Александр палкой поворошил угли в костре и продолжил. — Всё можно прикинуть, просчетать, приготовиться… а тут — бац! И шальная пуля. Случайность, как и глупость предусмотреть невозможно. Я ж тебе рассказывал про того парня, который меня тогда чуть не завалил… На него пять стволов смотрели. Любой бы на его месте руки в гору потянул, а этот палить начал… Хорошо, я в бронике был.
Вот уже четверть часа командир и Люк вели со мной «душеспасительные» беседы. Рассказывали байки, шутили… Я кивал в ответ, даже улыбался… Но какое-то оцепенение, нет, это слово не подходит, скорее — пофигизм, не покидал меня.
Нет, на моих действиях это никак не сказалось — я стрелял, затем вёл машину, помогал разбивать лагерь, ел… Однако, фраза про чемпиона Союза так и вертелась у меня в голове, казалось, наматывая на себя все остальные мысли. Больше всего это было похоже на депрессивный психоз, как его описывают в учебниках по психиатрии.
Опытные старшие товарищи довольно быстро просекли фишку, и теперь каждый на свой лад пытались меня вывести из этого состояния.
— Саш, ты мужик опытный, всякое в жизни повидал… Ну что за непруха такая, а?
— Ты про невезение не заводи, не надо, — ответил командир.
— Ну вас же, спецуру, учили, как с такой кашей в голове бороться, правда?
— Хрена! Сами учились. Ты что же, думаешь, мы все там суперменами из матерей вылезали? Помню, парня нам прислали, снайпера. Он за речкой уже покувыркаться до звёздочки[44] успел. В общем — уважаемый человек. А на посиделках выяснилось, что он — девственник! Прикинь, у человека двенадцать подтверждённых, а он ещё с бабой ни разу не был. Он астрономией увлекался до армии, зрение — «сто на сто», вот его снайпером и сделали. А ты говоришь — психология!
Занятные истории из армейской жизни меня сейчас занимали мало, и я задал очередной животрепещущий вопрос:
— Саш, а ты как, уверен, что то, что мы сейчас делаем — нужно?
Фермер цыкнул зубом, а Люк поперхнулся чаем.
— Ну ты, блин, и скажешь! — только и сказал наш разведчик, откашлявшись.
Командир же задумался на пару секунд, очевидно решая, послать меня куда подальше или так оставить, но потом совершенно другим, серьёзным тоном ответил:
— Знаешь, я, когда уже командиром группы стал, поехал как-то на «курсы повышения квалификации». И там один шустрик лектору похожий вопрос задал. Типа твоего. А тот, пожилой мужик, посмотрел на него, и говорит: «Знаете, товарищ капитан, в сорок первом мы такими вопросами не задавались. Делали, что могли. И что не могли — тоже. Чтобы ваш отец мог когда-нибудь подкатить к вашей матери с предложением вас замастырить.» Шустрик аж пожух весь. А докладчик тот, кстати, потом интересную вещь сказал, что, дескать, из-за просчётов летом и осенью сорок первого пришлось разменивать людей на время. Так и сказал: «дивизию на день, корпус на три, а армию — на неделю». И, что наши, спецназа, грамотные действия должны коэффициент изменить. И, что группа на день — это куда как лучше, чем дивизия. А уж если диверсанты неделю в тылу у врага продержались, куролеся, то они окупили не только свою подготовку, но и жизнь своих праправнуков. А мы тут две недели воюем. Вот и прикинь, сколько и чего…
— Тох, ты вспомни, — вступил в разговор Люк, — что тебя больше всего на играх бесило? Мы же с тобой это сколько раз обсуждали — надо бежать на пулемёты, двадцать бегут, а шестьдесят лежат. И «гибнут» все: первые — потому что сил траншею взять не хватило, а вторые — потому, что надо было вместе с первыми бежать, поскольку перестреливаться с бункером, лежа в чистом поле, вариант заведомо дохлый.
— Спасибо ребята, но за Советскую власть меня агитировать не надо… Просто до слёз обидно. И прорвались мы, и в машины ни разу не попали, и в засаде свои сидели… Всё так по-дурацки!
— А смерть, она не дурацкой никогда не бывает, если только покойнику не девяносто лет, — успокоил меня командир. — К этому привыкнуть очень сложно, если вообще можно. На, глотни! — и он протянул мне свою фляжку. — А потом — спать! От караулов на сегодня я тебя освобождаю.
***
В этом кабинете, смутно знакомом мне по фотографиям, я чувствовал себя очень неуютно. В окно был виден кусок китайгородской стены с воротами, а за ними виднелись башни Кремля. «Если я правильно помню географию родного города, то я сейчас — на Лубянке!» Судя по всему — я тут давно. По ощущениям, меня сейчас, что называется, «пропесочивают». С чего я это взял, было непонятно, но тон сидевшего напротив меня человека был резок. Я поднял глаза: «Мать моя женщина!»
Луч солнца блеснул на стеклах пенсне, заставив меня невольно сжаться в ожидании выстрела снайпера.
— Ну, и что же мне прикажите с Вами делать, уважаемый «гость из будущего»? — и знаменитое пенсне ещё раз сверкнуло на солнце.
— Ага — ухмыльнулся хозяин кабинета — Лисов тоже на этот прикол попался. Аж под стол упал. А у Вас я смотрю, нервы покрепче. Это хорошо. Ну, так что же мне с Вами делать, поэт Вы наш, так сказать, песенник?
Я неуверенно пожал плечами. Мол, а я что, я ничего. Так вышло.
— И что Вы молчите?
— Да, что тут скажешь, товарищ Генеральный комиссар, оно как-то само получилось. Но я готов искупить свою вину английской кровью. Отправьте меня на фронт.
