Кирилл Бенедиктов - Блокада-1 Охота на монстра
Улыбка сошла с лица парня. Он вытащил из кармана красную книжечку и раскрыл ее.
– Капитан НКВД Александр Шибанов. Как тебя зовут, я знаю. Все, формальности соблюдены?
Катя кивнула. Наглый парень убрал удостоверение и показал ей на стоявший посреди кабинета стул.
– Присаживайся. Я задам тебе несколько вопросов, отвечай быстро и честно, договорились?
Катя на негнущихся ногах подошла к стулу.
– Не бойтесь, Серебрякова, – напряженным голосом сказала Солоухина. – Товарищ Шибанов хочет кое-что узнать о ваших способностях…
– Товарищ доктор, – перебил ее капитан, – когда мне потребуются ваши разъяснения, я их попрошу. Катерина, сколько больных, за которыми ты ухаживала здесь, в госпитале, умерло?
Катя смешалась. Медсанчасть Каменск-Уральского, конечно, отличалась от госпиталей на передовой, о которых рассказывали девчонки – там раненые умирали десятками, под наспех намотанными бинтами кишели черви, а столбняк и гангрена безжалостно добивали тех, кого не убили немецкие пули. Но больные умирали и тут, и умирали часто. Сколько среди них было тех, кому она на бегу поправила подушку или принесла воды?
– Не знаю… – проговорила Катя едва слышно. – Я не знаю… у нас довольно низкая смертность…
– Смертность по госпиталю вполне обычная, – возразил ей Шибанов. – В пределах, так сказать, статистической нормы. Повторяю вопрос: сколько больных у тебя умерло?
– Так нельзя ставить вопрос, товарищ капитан, – резко сказала Солоухина. – Больных ведут врачи, а не медсестры. Медсестра может работать сегодня в одном отделении, завтра в другом, а послезавтра – в третьем. У нас не хватает медсестер, девушки работают по две смены подряд…
– Послушайте! – теперь капитан уже не скрывал раздражения. – Я же ни в чем не обвиняю ни вас, ни Серебрякову! Почему вы не можете мне ответить по-человечески? Сколько больных, за которыми ухаживала ваша Серебрякова, умерло?
Повисло напряженное молчание. Солоухина глубоко затянулась папиросой и с силой выдохнула сизоватый дым.
– Предполагаю, что ни одного, – ответила она, наконец. – Но наблюдений, как вы понимаете, никто не вел. Если только она сама…
– Ну, а ты что нам скажешь, Катерина?
– Я не знаю, – упрямо повторила Катя. – Есть тяжелые пациенты, есть легкие.
– Из тяжелых, – подсказал Шибанов.
– Может быть, один. Может быть, два.
Один, подумала она. Старик из Елабуги, неизвестно как попавший в военный госпиталь. Это было где-то месяца два назад. Старика привезли на телеге крестьяне, сказали, что подобрали его на дороге. У старика были переломаны кости, как будто он попал между жерновами огромной мельницы. И он хотел умереть. Он сам хотел умереть…
– Допустим, два, – удовлетворенно сказал Шибанов, загибая большой и указательный палец. – Ты ведь работаешь здесь с зимы?
– Да, с декабря прошлого года.
– То есть полных шесть месяцев. И за это время всего два летальных исхода. Катенька, это раз в двадцать меньше, чем средний показатель по госпиталю.
Катя промолчала. Шибанов выглядел очень довольным.
– Скажи-ка, милая, а давно ты заметила за собой такие способности?
– Какие способности?
Шибанов присел перед ней на корточки – даже так он казался очень большим – и заглянул прямо в лицо. Глаза у него были зеленые.
– К исцелению. Они же не просто так у тебя не умирают, ты же их как-то лечишь. Я пока не спрашиваю – как. Я спрашиваю – когда ты впервые почувствовала в себе этот дар?
«Когда вылечила нашу кошку, — подумала Катя. – Ей собаки во дворе порвали ухо, и я просидела с ней целый вечер, гладя и баюкая. А на следующее утро ухо было как новое, и мама даже подумала, что я ошиблась, что кошку только поцарапали… но я-то видела, что ухо было разорвано почти пополам… Сколько мне было тогда лет? Девять? Десять?»
Вслух она сказала:
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Никакого дара у меня нет. Я просто с детства мечтала быть врачом… поступила в медицинское училище, успела отучиться два года, потом началась война.
Шибанов тяжело вздохнул, и она замолчала.
– Катя, – сказал он. – Я летел сюда из Москвы, чтобы поговорить с тобой. Я хотел своими глазами убедиться в том, что все, что про тебя рассказывают – не сказки и не выдумки. Я убедился. Почему ты не хочешь мне помочь?
«Потому что я не сумела спасти маму, — подумала Катя. – Если у меня и есть дар, я его недостойна.»
– Я просто медсестра, – проговорила она, глядя в пол. – Девочки говорят, что мне везет. Может быть, поэтому мои больные выздоравливают чаще…
– Ну, нет, – Шибанов мотнул головой, – про везенье ты мне можешь не рассказывать. Это совсем другой случай. Эх, Катерина, не оставляешь ты мне другого выхода…
Его рука скользнула куда-то вниз, к голенищу начищенного хромового сапога. В следующую секунду Катя увидела, что капитан сжимает в руке большой нож с зубчатым лезвием.
– Товарищ Шибанов! – крикнула Солоухина, но капитан даже головы не повернул. С ужасной улыбкой он протянул к Кате левую руку и молниеносно полоснул по ней лезвием своего ножа.
Хлынула кровь. Катя отшатнулась вместе со стулом, но несколько капель упали на ее белый халат и расцвели там алыми розами.
Солоухина отбросила папиросу и распахнула дверцы стенного шкафа. Вытащила оттуда бинт и резиновый жгут, и решительно устремилась к сидевшему на корточках капитану.
– Дайте сюда руку, немедленно!
– Нет, – каркнул Шибанов хрипло. Клавдия Алексеевна остановилась, будто налетев на невидимую стену. – Пусть Серебрякова… остановит… сама… без бинтов.
Нож он по-прежнему держал в правой руке. Зеленые глаза смотрели на нее с какой-то хулиганской удалью.
– Если не остановишь, – сказал он уже мягче, – я истеку кровью. Я не хотел резать вену, но случайно порезал. Так что поторопись, Катенька.
Катя колебалась. Здравый смысл подсказывал ей, что капитан блефует, что если она сейчас встанет и выскочит в коридор, то он спокойно даст перевязать себя Солоухиной. А если нет? Вон какие глаза сумасшедшие… Что, если он действительно умрет прямо здесь, в кабинете начальника медсанчасти? Офицер НКВД… да за такое их всех отправят под трибунал.
– Давайте руку, – сказала она и взяла Шибанова за запястье.
Первую минуту ничего не происходило. Кровь выплескивалась из распоротой вены короткими толчками, заливая форменные брюки капитана. Катя прикрыла глаза, судорожно пытаясь нарисовать мысленную картину раны. Увидела вскрытую трубочку вены, потянулась воображаемыми пальцами к ее краям, стянула их… края, похожие на ощупь на мокрую резину, выскальзывали из рук. Она напряглась, изогнулась дугой, почувствовала, как колют кончики воображаемых пальцев раскаленные иглы. Жар в пальцах усилился, теперь он сваривал края вены, словно паяльник разорванный провод. Потом волна жара схлынула, и Катя почувствовала, что через нее вливается в раненую руку капитана ледяная, останавливающая кровотечение, струя. Шибанов заскрипел зубами, но она не открыла глаза и не отняла руку.
