Александр Кулькин - Когда наша не попадала
– Спасибо тебе, Валерия! Мы не забудем про тебя!
– А ну навались, мужики! – в размышления волхва ворвался хриплый рёв сусанина, и со вздохом парень вернулся в реальный мир, полный ярости, борьбы, и опасностей.
Ладью несло бешеным потоком, в котором воды почти не было видно из-за бурлящей пены. Лобастые валуны время от времени показывали свои крепкие лбы, и только гений кормчего позволял лавировать между ними. Иногда вся команда упиралась веслами в опасно близкий край расщелины, отталкиваясь от чёрных скал и тем самым избегая чересчур близкого знакомства с гранитом. Ревущий поток вознёс ладью над крутым обрывом и в облаке водяной пыли обрушил судно в клокочущий водоворот. Ватага дружно хэкнула, и вёсла затрещали от усилий. Свирепо зарычал водопад, но «Валерия» уже выскользнула из его грозной пасти.
– Лисовин! – окликнул вперёдсмотрящего Геллер. – Ты что такой мокрый, али вспотел?
– На себя поворотись, – беззлобно огрызнулся завхоз, до этого пытающийся что-то рассмотреть в беснующемся тумане. – Тоже насквозь промок, явно в бане парился, когда мы тут работали.
Сквозь облака и брызги скользнул яркий луч солнца, попутно расцветив мрачное ущелье многими радугами. Он высветил выход из теснины, и обрадованный Гриць воскликнул:
– Вот спасибо тебе, великое Ярило. Навались, мужики, мы уже у цели!
Рывок на веслах – и, подняв облако брызг, ладья приводнилась в широко раскинувшуюся среди леса спокойную реку.
– Ух ты! – выразил общее мнение Володимир. – Куда это мы попали?
– Разберемся, – отрезал атаман, осматриваясь по сторонам. – Пока все в трюм, и чтоб каждую досточку ощупали! Уж больно нас мотало среди камней, как бы не повредили нашу лапочку. Иван! А ты куда собрался?
– В трюм, – удивленно ответил волхв, останавливаясь у уже открытого люка.
– Нет уж, ты теперь не все. Оставайся с нами, думать будем.
– А что тут думать? Грести надо! – коротко высказался Лисовин, блаженно разлегшись на палубе.
Кудаглядов строго на него посмотрел, пожевал губами, но ругаться не стал. После пронизывающего ветра и лютого холода тепло и спокойствие природы успокаивали и клонили в сон. Даже незнакомые запахи и крики неведомых зверей не тревожили.
– Разобраться надо, – атаман настойчиво пытался пробудить сознательность. – Где мы и, самое главное, когда?
– На то у нас сусанин с волхвом есть, – отмахнулся Лисовин, но всё-таки приподнялся немного и посмотрел на берег. – Может, оружимся? Лес-то явно не наш!
– Это не добре! – нахмурился Геллер. – Мы что, попаданцы какие-то, сразу за оружие хвататься? Коли что, так кулаком вразумим.
– Мачту больше не дам! – сердито ответил Гриць. – Ты до сих пор чужие зубы из неё не выковырял! Малышке это неприятно!!
– Да, кстати, – Лисовин уже уселся на палубе. – А «Валерия», на каком языке – сильная?
Все посмотрели на волхва, и Иван засмущался:
– Не помню, честное слово. Кажется, по-гречески. Но ей понравилось.
– Девчонкам всё нравится, – с легким осуждением ответил атаман. – Всё яркое и незнакомое. Но делать нечего, как рассветёт, так сразу резами на борту и напишешь её имя. Пусть играется. А сейчас поснедаем и, коли всё с днищем будет в порядке, то и поспать можно будет. А тебе Ваня, задание. Спи не просто так, а по своему, волховскому. Чтобы утром сказать мог, где мы, и куда нам дальше двигать!
Яркие звёзды нагло светили с темного неба, пытаясь влезть в душу пришельца. Иван поморщился и перевернулся на бок – несмотря на усталость, ему не спалось. И, тем более, никак не мог он достичь единения с природой, что-то постоянно мешало. Чересчур яркие звёзды, резкие запахи незнакомого леса, громкие звуки – всё в этом лесу было не так, как дома. Этому древнему существу явно не хватало достоинства северных лесов, он был какой-то суетливый, что ли. Лес – он же живой, только неторопливый, ведь ему хватает времени на раздумья, особенно в зимнее время. Лютой зимой, когда от стужи лопаются деревья, он спит. И снится ему лето, и он вновь и вновь обдумывает то, что видит летом, вспоминает людей и зверей и тщательно лелеет свои обиды. Вот поэтому и боятся некоторые люди Леса, ибо прощать он никогда не умел. А эти… джунгли – вдруг всплыло незнакомое слово – вообще, что ли, спать не умеют?
Иван сам не заметил, как уснул и стал джунглями. О, как его трясло и корежило всю ночь! Впервые волхв столкнулся с неукротимой Жизнью, с той, что не жалеет никого и ничего. Джунгли не были жестоки, они вообще не знали такого слова, они жили одним только днём! Выжить сейчас, именно в эту минуту! Всё бегом, всё на ходу, стремительно рвётся к небу бамбук, но вокруг него уже вьётся лиана, жадно хватая солнечный свет, уничтожая свою опору и рассыпаясь потом в прах, на котором к далекому небу взрастёт новый побег. С этим созданием вообще невозможно было договориться, как нельзя поговорить с человеком, у которого все органы растут и умирают одновременно. У этого создания не было «вчера» и не существовало «сегодня», оно всегда стремилось в «завтра» и никогда не могло до него дожить. И звери в нём жили какие-то несерьезные. Для них в джунглях не было ничего постоянного. И тут волхв с нежностью вспомнил свою молочную сестру – медведицу. Ведь порядок в Лесу поддерживают медведи, самые консервативные из зверей. Вот тут медведь провёл когтями по дереву, значит, это его место. Дальше он не пойдёт, но и сюда никого не пустит! Порядок должон быть, а иначе как жить-то?
Проснулся Иван от громкого пения и, открыв глаза, испугался. Вся ватага застыла у борта, остекленевшими глазами смотря на берег.
Волхв подошёл к сусанину и положил руки на бортовой брус, ладонь тут же ощутила тепло спящей зверенки, и головная боль после ночного неистовства немедленно испарилась. А на берегу творилось странное. Огромные серые звери встали на задние ноги и, размахивая в воздухе длинными носами, прямо как девушки платками в хороводе, весело подпрыгивали на месте.
– Если у них такие мыши, то каковы здесь коты? – потрясенно спросил Молчун, а прижавшийся к его ноге пёс подтвердил:
– Р-р-р…
– Это не мыши, – возразил Геллер. – Зайцы это, вон уши какие большие.
– Древние тогда зайцы-то. Что, здесь совсем волков нету?
– Для старых они слишком резво прыгают. Чу! Кто-то ломится.
– Волк?
Но это был не волк. Ломая деревья и топча кустарник, на полянку вывалился еще один увалень, поднял вверх свой длинный нос и запел:
Теперь о нашей любви все говорят,
Всем известно и все узнали о любви.
Мы в любви такое сделали,
Что на пути любви наши имена стали известны.
Окружившие его звери тут же подхватили:
Два тела стали с одним сердцем, с одной душой.
Цель пути была одинаковая, мы стали спутниками.
А солист продолжал изливаться:
Почему мы должны бояться? Мы же хозяева наших сердец.
В каждой жизни я хочу, чтобы ты была моей любимой.
Окончил он свою арию, стоя на коленях перед одним невысоким (по сравнению с ним) зверем. Побелевшая от волнения мыша-зайчиха опять таки задрала свой нос кверху и затянула высоким голосом:
![Ольга Пищаль - Тёмные улицы [СИ]](/uploads/posts/books/1514/1514.jpg)