Роберто Диоталлеви - Дыхание Смерти
До сих пор не известно, умеют ли Боги мстить, но то, что жадность им не по нраву, это не вызывает никаких сомнений. Только что горизонт был чист, и компанию путнику и его лошади мог составить лишь ветер, если бы захотел остановиться хоть на мгновение, но три точки, появившиеся внезапно, как из-под земли, были явно не миражом, а чем-то более материальным. Они быстро приближались, точно гонимые этим самым ветром клубки травы, и скоро стало видно, что эти три точки — три всадника в грязных халатах и тюрбанах, знававших лучшее время. Один из них, наполовину свесившийся с седла, разглядывал четкий след широких неподкованных копыт.
Лошаденка путника всхрапнула, он встрепенулся, вскочил на ноги, оглядываясь вокруг, заметя всадников, и, испустив душераздирающий вопль, метнулся было к пожиткам и принялся их лихорадочно запихивать назад в сумки, но тут же опомнился. Три всадника быстро и неумолимо приближались к нему. Человечек немедля взобрался на спину своего скакуна и что есть силы ударил пятками в бока. Животное обиженно заржало и рвануло с места так стремительно, что бутыль, которую человечек зажимал под мышкой, выскользнула и упала в песок.
— Стой, скотина! — взвыл он и попытался было натянуть повод, но у лошаденки было свое мнение на этот счет. Прянув что было сил, она птицей взлетела на очередной бархан и кубарем скатилась вниз, едва не переломав кости себе и седоку. Однако все обошлось. Увидев, что жертва убегает, трое прибавили рыси, но, видно, лошади их уступали неказистому на вид коньку удиравшего, и расстояние между ними быстро увеличивалось, вскоре стало ясно, никого они не догонят, так что можно придержать коней и осмотреться.
Груду разноцветных шелковых тряпок, впопыхах брошенных владельцем, никто из троих подобрать не озаботился. Старший из них — могучий, рослый детина с лицом цвета хорошо прожаренного куска баранины — лишь презрительно мазнул по ним безразличным взглядом и хотел было проехать мимо, но один из его напарников неожиданно остановил коня и спешился. Увидев, что привлекло внимание их товарища, оба всадника споро последовали его примеру.
— Глянь на печать, — самый молодой из них щелкнул по горлышку бутыли длинными, гибкими пальцами, — из погребов самого султана, не иначе. Знатное должно быть вино…
— Само собой, — согласился третий, — Мердек всякой дряни у себя держать не будет, съешь демон мои потроха!
Старший, ни слова не говоря, протянул левую руку за бутылью, а правой достал из ножен на поясе широкий острый нож.
Под слоем смолы, отделившейся на диво легко, как и следовало ожидать, оказалась пробка, черного цвета, как и смола. Старший схватил ее широкими лошадиными зубами и дернул. Не тут-то было. Пробка не поддалась.
— Дай я попробую! — протянулось сразу четыре руки. Бутылка пошла по кругу, и все по очереди сделали пробу, не жалея зубов. Пробка сидела так плотно в горлышке, что можно было подумать — вросла туда.
— Вот зараза, — высказал общую мысль молодой.
— Отрубить и протолкнуть внутрь, — посоветовал третий.
— А ну как не протолкнется? За какую… будешь ее назад тягать, умелец? — огрызнулся молодой.
— Ну тогда по дну постучать. Может выскочит.
— Мозги у вас выскочат. Давай быстрее стучи, нечего тут разговаривать, — рявкнул старший. — Да что ты делаешь?! Демон тебя забери!
Пока суд да дело, злополучная бутылка кочевала из рук в руки и в какой-то момент выскользнула на песок. Солидная порция брани застряла в горле у предводителя маленького отряда. Пробка выскочила. Сама. Но странный, видно, хранился там нектар. На песок не пролилось ни капли. Средний быстро наклонился за драгоценным напитком, схватив бутыль в руки, он в предвкушении наслаждения потянул носом воздух, ловя чуть горьковатый аромат вина. Тут же лицо его внезапно налилось кровью, точно винные пары прошлых выпивок все разом бросились ему в голову, губы стали такого же синего цвета, каким отличался до этого его нос, и, постояв так мгновение или два, средний рухнул во весь рост наземь.
— Эх, Киркукк, Киркукк, подавился слюной, не иначе. Говорил я тебе, никогда не опережай друга, — со вздохом произнес старший, вынимая из ослабевших рук мертвого приятеля белый сосуд.
— Верно говорят поэты: «Как там — в мире ином? — я спросил старика, утешаясь вином в уголке погребка. — Пей! -г- ответил. — Дорога туда далека. Из ушедших никто не вернулся пока», — почти нараспев, закрыв глаза, произнес молодой. Когда он открыл их, на песке лежало уже два трупа.
— Крепкое, должно быть, вино в этой бутылке, — сказал парень самому себе, почесывая затылок. — Попробовать все-таки или предложить кому, а может, там яд какой?
Молодой весь зачесался от раздиравших его противоречивых желаний.
— Ладно, если не решился пить, так хоть понюхаю, — нашел он согласие с самим собой и потянулся было к бутылке, но в последний момент инстинкт самосохранения пересилил жажду любопытства. Парень подобрал валявшуюся неподалеку пробку и, поставив бутыль на песок, с размаху засадил ее в узкое горлышко. Пробка вошла, но перед тем, как плотно сесть на свое место, она чуть дрогнула, уступая более сильному напору изнутри, и из белого алебастрового сосуда смерти истекло фиолетовое облако пара с чуть терпким запахом цветущего горного миндаля. Миндаль на горных склонах, последнее видение, промелькнувшее в гаснущем сознании человека, растаяло так же быстро, как и фиолетовое облако, словно и не было. А на желтом песке лежали три краснолицых и синегубых тела.
Они не возразили ни словом, ни жестом, когда спустя некоторое время к ним вновь приблизился непонятной масти конек, и Мердек, внимательнейшим образом оглядев бутыль со всех сторон, поначалу не взяв даже в руки, но убедившись, что пробка на месте, с удовлетворенным хмыканьем запихнул ее себе в переметную сумку.
Кулл был зол… как собака. И дикая звериная злоба толкала его на опрометчивый шаг — вцепиться зубами в это жирное грязное тело, сомкнуть их, сдавить что есть сил и услышать, как это подобие человека испустит последний вздох, — а там пусть рубят на куски. Но, как ни странно, не человек, а именно зверь, сидящий в Кулле, властно приказал ему: «Не торопись. Ляг. Будь спокоен и готов. Сейчас не время, но время еще придет».
Кормили его вполне сносно — густой, наваристой похлебкой с бараньими потрохами. Хайрам, тот самый жирный, отвратительно пахнущий предводитель этой оравы, сказал, что зверь не должен терять силы. Зачем-то разбойникам нужна была его сила. Кулл попытался догадаться, но вскоре бросил бесполезное занятие. Бесплодные размышления утомляли его больше, чем бесцельные действия. Он поступил, как велел ему голос инстинкта, — затаился выжидая. Бесконечное терпение, свойственное зверю и воину, должно было сослужить ему хорошую службу, только бы не лопнула эта тетива натянутого лука, вспыльчивость и так уже подводила его множество раз.
