Андрей Величко - Третья попытка
– Ну, блин, ты и педагог, Макаренко отдыхает! – изумился Паша.
– Нет, педагогика ни при чем, тут все проще. Они же почти с самого начала прекрасно понимали, что нужно делать, но просто не могли. Одиночные фалы для их мощных лап слишком тонкие! Вот у них и не получалось захватить эту веревочку так, чтобы она не проскальзывала. Для неандертальца такой шнур примерно то же самое, что для тебя леска. А строенный фал грота заметно толще, только и всего. Значит, и на стакселях нужно сделать такие же, хотя нам они и не нужны.
Вечером я похвастался любимой успехами своих учеников, а она в ответ наконец рассказала, что думает относительно изысканий Ксении относительно негров.
– Явление Ксюха заметила правильно, – начала Катя, – а вот в его причинах уже запуталась. Генетическая неспособность к сложной мыслительной деятельности тут ни при чем, тем более что ее нет ни у негров, ни у неандертальцев. Нет, тут другое. Как по-твоему, что за люди пришли сюда и начали уничтожать Апиных соплеменников?
– Ясное дело, кроманьонцы.
– А какие именно?
– То есть как какие? Обычные, э-э-э… ну, такие… кроманьонские. С дубинами и копьями. Кстати, далеко они их метают, сволочи, и как у них только получается.
– При помощи копьеметалки. Это такая палка с углублением под торец копья на конце, она работает как удлинитель руки и увеличивает дальность броска легкого копья раза в полтора, а то и в два. А насчет кроманьонских кроманьонцев – это ты, конечно, здорово придумал. Ладно, рассмотрим этот же вопрос немного с другой стороны. Почему из той же Африки, откуда сейчас лезут завоеватели Азии и Европы, за всю писаную историю человечества не было ни одной попытки экспансии? На Древний Египет нападали с востока и с севера, но никогда с запада или с юга. И так до самых последних времен. Почему?
– Наверное, буйные кончились, – предположил я.
– Вот именно. Причем они не только буйные, но еще и изгои. Иначе зачем бы им бежать из Африки черт знает куда? Места там вполне достаточно – если, конечно, не собачиться со всеми соседями. Я спрашивала у Апы, и она подтвердила, что и у них иногда рождаются, выражаясь современным языком, совершенно асоциальные типы. И таких изгоняют из племени. Но у неандертальцев подобное бывает редко, Апа помнит только один случай, да и тот произошел, когда она была еще ребенком. А у кроманьонцев, значит, буйные пока рождаются чаще. Причем, что интересно, история имеет тенденцию повторяться. Изгои Старого Света – пираты, преступники, авантюристы, разорившиеся аристократы – короче, те, кто не мог найти себе места в Европе, – завоевали Америку и почти уничтожили местных жителей. А в двадцатом веке потомки тех изгоев начали потихоньку завоевывать некогда отринувшую их Европу, и в двадцать первом веке уже достигли в этом впечатляющих успехов. По-моему, подобные теории были у Гумилева, только он придумал для обозначения буйных более академично звучащее слово – пассионарии.
– Так, значит, неандертальцы все равно обречены? Жаль, чем дольше мы с ними живем, тем больше они мне нравятся. Но раз уж среди них очень редко рождаются пассионарии…
– То они просто прогрессируют медленнее, только и всего. Вот потому я и хочу увезти их в Америку, чтобы им там по крайней мере двадцать пять тысячелетий никто не мешал потихоньку развиваться. Мне почему-то кажется, что тут времени им не хватило совсем немного – по историческим меркам, ясное дело. Дело в том, что крепить наконечники к копьям наше племя научилось недавно, при жизни родителей Апы. До этого обходились просто заостренными палками. То есть в условиях смертельной опасности они наконец-то начали потихоньку прогрессировать, но слишком поздно. Их уже почти не осталось.
Катя ненадолго задумалась, а потом продолжила:
– Не знаю, у кого – у Бога или у природы – пока было две попытки создания человечества. Первая – неандертальцы. Увы, попытка провалилась. Вторая – кроманьонцы. Начало было еще ничего, но чем дальше, тем развитие человечества идет как минимум неоднозначней. Природу оно уничтожает давно и вполне успешно. А когда этот процесс завершится, оно обратит все силы на уничтожение самого себя, ибо больше уничтожать будет некого. Кажется, человечество уже потихоньку это начинает. И я иногда задаю себе вопрос: а что, если наше появление здесь есть чья-то еще одна попытка – третья?
Глава 20
Высокое искусство быть собой
«Катран» уверенно резал своими синими носами серо-зеленые воды Средиземного моря, переваливаясь с одной волны на другую. Спидометр показывал почти пятнадцать километров в час, и это при том, мы шли под одними парусами, без мотора, и при боковом ветре. Такая ранее несвойственная нашему судну резвость объяснялась двумя причинами. Первая состояла в том, что новое парусное вооружение по площади более чем вдвое превосходило старое. Грот, увеличив высоту всего на полтора метра, площади прибавил довольно прилично, ибо теперь он был не строго треугольным, как раньше. Не знаю, как правильно называется такая фигура в геометрии, но Ксения очень удачно назвала ее «кривой трапецией», и это название прижилось. А вообще-то парус был почти треугольным, но то, что имел этот треугольник вместо гипотенузы, было довольно близко к ниспадающей параболе. Основной стаксель тоже стал ощутимо больше, а кроме него далеко спереди появился еще и дополнительный, он же штормовой, ради которого пришлось удлинять бушприт. При попутном ветре этот парус был абсолютно бесполезен, ибо затенялся гротом и основным стакселем, но при боковом, как сейчас, прибавлял почти километр скорости.
Вторая причина высокой скорости сидела на левом борту и довольно скалилась. Сыновья Апы к середине апреля стали весьма квалифицированным подвижным балластом. Причем еще и весьма весомым. В силу чего мы шли под всеми парусами при ветре примерно в пять баллов, то есть почти десять метров в секунду. Периодически ветер ненадолго усиливался, и тогда неандертальцы, как заправские яхтсмены, свешивались над водой. Правда, они делали это не совсем так, как я видел в телевизоре, а несколько наоборот, то есть лицами к воде, задами в небо. Им почему-то так было удобнее, а на результат это не влияло.
Но все же порывы ветра понемногу усиливались, и при очередном поплавок, на котором висели, свесившись над водой, братцы-неандертальцы, все-таки довольно опасно приподнялся, и я решил не гнать, а зарифить грот. В конце концов, мы никуда не спешим, а просто плывем домой после очередного рейса на Запятую, и времени еще только половина одиннадцатого утра.
Я крикнул «Внимание!» и развернул катамаран носом к ветру, после чего скомандовал:
