Юрий Никитин - Изгой
— Мама, — сказал он тихо, однако голос прозвучал твердо, — позволь, я поеду сам. Она отшатнулась:
Ты? Ни за что!
Мама, почему?
— У меня ничего больше не осталось, — ответила она с отчаянием. — А если что случится еще и с тобой? Нет-нет, тебя я не отпущу. Ни за что!
— Мама, — произнес он ласково, — я люблю тебя, мама. Я же вижу, как ты тревожишься за него! Ты все эти годы тратила, чтобы найти колдунов, которые могли бы помочь смотреть за ним. Ты живешь им, мама! Но я хочу это сделать не только для тебя, но и... для себя. Я ведь тоже, мама, хочу его не только отыскать, но... мама, я ведь и его люблю! Даже если бы он не был моим отцом, я бы полюбил его уже за то, что ты о нем так говоришь, так на него смотришь...
Она молчала, на ее лице было страдание, в глазах стояла боль. Но молчала. Юноша подошел, тихо и нежно обнял.
Глава 21
Колонны красных муравьев настолько слаженно текли к высокой каменной башне, что Россохе показались свежими потоками крови. Солнце блестит на их отполированных панцирях, но еще сильнее сверкает на крупинках золота в их жвалах. Все исчезают в норах вблизи башни, находя свои пути в подвалы, а навстречу выскакивают такие же быстрые, загадочные и молчаливые, уже без ноши, торопливо и целеустремленно мчатся к глубинным золотым копям.
Конь начал упираться, Россоха пытался заставить подойти ближе, но конь трясся всем телом, упирался, опускался задом к самой земле. Хотя, по словам Хакамы, муравьи не обратят на него внимания, даже если на них наступит, но сейчас, когда дождик тю-тю, могут и заметить, еще как заметить... И все-таки ясно видно одно преимущество, что сохранила Хакама и после окончания магического дождя: муравьи по-прежнему носят ей золото. А золото — могучая магия в мире, лишенном магии.
Поколебавшись, он сполз на землю. Конь опасливо отступил подальше от красного шелестящего потока. Россоха постоял, держась за седло. За дорогу колени застыли, в лодыжках только сейчас началось покалывание, кровь с трудом пробивается в онемевшие части тела. Ездить верхом отвык настолько, то эта поездка не только отняла силы, но едва не вытряхнула душу. А ведь совсем недавно мог силой двух-трех слов перенестись через половину мира, из своей горной пещеры ступить прямо на вершину этой башни, где всегда вечные огни, тройной магический щит, где уютно и защищенно...
Он нащупал кольцо на среднем пальце. Рубин легонько кольнул, узнавая, распухшие пальцы противились, кольцо провернулось с трудом, защемив кожу. По телу прошла легкая дрожь, на миг закружилась голова, а перед глазами вспыхнули и пронеслись звездным дождем искры, но через мгновение мышцы налились силой, а он ощутил себя свежим и отдохнувшим.
Муравьи, толкаясь и даже взбираясь один другому на спины, бегут строго по своим невидимым дорожкам, как будто тем, кто сделает шаг в сторону, грозит наказание или вечный позор. Россоха забросил поводья на седло, конь не уйдет, выпрямил спину уже без всякого труда, кости даже не заскрипели. Воздух пропитан запахом муравьиной кислоты, и чем ближе к башне, тем этот запах сильнее, ядовитее, острее.
Но он сделал только пару шагов, как замер, а рука взметнулась козырьком к глазам, защищая от солнца. С другой стороны к башне несется облачко желтой пыли, вот уже вынырнула повозка, запряженная четверкой коней...
Взмыленные кони остановились прямо перед входом в башню. Возница держал поводья натянутыми, оглянулся. Повозка зашаталась, колеса едва держат, из-за полога выглянуло круглое лицо с выпученными, как у лягушки, глазами.
— Уже? — спросил он неприятным квакающим голосом. — Что за мучения... О, Россоха! Дорогой Россоха, ты давно здесь?
— Только что явился, — сообщил Россоха без тени приязни.
— Я тоже точно к сроку, — сообщил Ковакко с гордостью. — Признайся, нелегко было рассчитать? Если честно, то я еще утром мог быть тут. Но подождал, чтобы быть точным...
Кряхтя, он выбрался, неимоверно толстый, жирный, с отвисающим животом. Был он в теплой одежде, а когда говорил, изо рта вырывались клубы пара, словно на морозном воздухе. Россохе почудилась быстро тающая изморозь на оглоблях, а верх повозки поблескивал, будто там быстро исчезал ледок.
— Да, теперь трудно быть точным, — сказал Россоха тоскливо.
— Как давно тебя не видел, Россоха!.. — сообщил Ковакко. — Как там наша дорогая Хакама?
— Еще не видел, — ответил Россоха. — Сам только что...
— Ты в вихре?
— Нет.
— На птице Стратим?
— Да нет же...
— Тогда на драконе?
Россоха морщился, глаза смотрели поверх головы болотного колдуна, поймали в синем небе темную точку. Похоже, она медленно перемещается по небу в их сторону, ныряет в облака, исчезает, а когда появляется, то уже вдвое больше, ближе, крупнее.
— На драконе кто-то другой, — сказал он. — Видишь, вон летит? Я же просто на коне.
— Неужто верхом? — изумился Ковакко.
— Верхом.
— Как герой, — сказал Ковакко, и нельзя было понять, оскорбление или похвала. Он тоже всмотрелся в небо. — Это или Беркут... или...
— Боровик, — предположил Россоха. — Он любит всех земноводных.
— Нет, Беркут, — сказал Ковакко решительно. — Земноводные — все мои. Давай об заклад?
— Не хочу, — отказался Россоха. — Ты жульничаешь! Но все-таки это Боровик.
— Беркут!
Темная точка превратилась в крохотного дракона. Тот почти не махал крыльями, а растопырил и скользил по невидимой дуге, как по очень пологому склону снежной горки. Увеличивался, разрастался, уже видна вытянутая голова с узким гребнем на затылке, блеснули и погасли искры на кончиках крыльев.
— Беркут! — вскрикнул довольно Ковакко. — Я ж сказал. Беркут!.. Никудышный из тебя предсказатель, Россоха. Да и маг ты, надо признать, слабенький...
Он злорадно захохотал. Дракон сделал над башней круг, начал снижаться, выставил перед собой короткие толстые лапы, а крылья отставил почти ребром. На Россоху и Ковакко ударило ветром, дракон пробежал немного и плюхнулся на брюхо.
Беркут ловко снял с гребня ременную петлю, обоим магам он показался еще больше растолстевшим, обрюзгшим, неуклюже съехал по толстому боку на землю. Рожа была довольная, надменная, а голос пророкотал привычно гулко и покровительственно:
— Пришли встречать сильнейшего?.. Хвалю. Всем по прянику!
Он захохотал, пошел к ним, огромный и массивный как ходячая скала. Дракон за его спиной не улетел, получив свободу, а остался лежать, распластавшись, как большая рыба на берегу. Бока сильно и часто раздувались при каждом вздохе, из ноздрей выбивались струйки горячего пара. Муравьи, разметанные драконьими крыльями, рассерженно помчались на врага, начали впиваться в щели между чешуйками. Дракон от наслаждения пустил слюни и закрыл глаза.
