Варяг. Мечи франков (СИ) - Мазин Александр Владимирович

К ведущимся за столом разговорам Сергей не прислушивался. Плевать ему было на то, о чем болтают лотарингские благородные. Но было так ровно до тех пор, пока по вдруг помрачневшему личику Маргред Сергей не сообразил: происходит что-то неправильное.

И кто же в этом виноват?

Ну конечно. Попик. Их благочестие нахлебался хозяйского винишка, перестал бурчать под нос и вознамерился донести свое понимание добра и зла до участников застолья.

Впрочем, совсем из ума попик не выжил, потому порицал гостей и хозяйку не на германском наречии, а на благородной латыни. Ну как благородной… В доступном попику кухонном варианте [18]. Поносил церковнослужитель, кстати, не столько баронессу и «отродий диавола», то бишь норманнов, а презренного иудея, которого не за стол подобало сажать, а кормить вместе с собаками на полу. Объедками, само собой.

Вот как он, интересно, распознал в типичном хузарине иудея? Не иначе как по символам-оберегам, украшавшим шею Машега.

Ну да их трудно было не заметить. Золото как-никак.

Очень удачно, что Машег не знал не только германского, но и латыни. Не то попику наступила бы хана, а за столом возник средневековый международный скандал, который наверняка закончился бы массовым смертоубийством.

Баронесса, однако, латынь понимала, поскольку попикова обличительная речь ее изрядно смутила. И рассердила.

Но высказаться она не успела. Сергей, воспользовавшись моментом, накрыл ладонью ее маленькую ручку и покачал головой.

А потом произнес с подчеркнутой печалью в голосе:

— Полагал я, что учение Христа почитают в этом доме. Вижу, что ошибался.

Вот! Осекся попик. А слушатели его, те, кто понимал латынь, уставились на Сергея.

Потому что фразу свою скорбную он выдал тоже на латыни. И латынь эта была ощутимо лучше, чем у обладателя плешки-тонзуры.

Не удивительно. Грамматике и произношению Сергея учили лучшие из возможных учителей.

— Особенно грустно мне слышать слова, столь явно противоречащие слову евангельских апостолов, от того, кто был призван нести слово их пастве. — Сергей издал душераздирающий вздох и чуть поклонился Маргред, словно извиняясь за патера. — Ведь сказано было апостолом Павлом: «нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всем Христос».

Попик охренел.

Маргред взглянула на Сергея с изумлением.

И не она одна. Лотарингское «высшее общество», наверное, меньше поразилось бы, если бы чья-то лошадь вдруг пожаловалась, что седло спину натирает или что конюх в ясли некачественное сено кладет.

А вот свои хоть и не поняли ничего, но не удивились ничуть. Привыкли уже, что их хёвдинг — полиглот.

— Это где такое сказано? — сварливо пробухтел опомнившийся попик. Уже по-франкски, надо отметить. Оценил произношение «проклятого язычника», надо полагать, и решил не позориться.

— В Послании к Коринфянам, — на том же языке с вежливой улыбкой ответил Сергей.

Точной уверенности у него не было, он же не Сладислава, которая могла процитировать Писание с любого места и с точным указанием источника.

— Ты же язычник! — сердито воскликнул попик. — Откуда ты можешь знать!

— Я умею читать. — Сергею нравился разговор. Потому что давал ему шанс понравиться Маргред. — А ты умеешь?

— Язычник! — взвизгнул попик. — И иудей! — Он указал пальцем на Машега: — Ты! Твои предки Христа распяли!

— Чего он верещит? — поинтересовался Машег у сидевшего рядом Дёрруда.

— Говорит: твои пращуры распяли его бога. — Убийца тоже развлекался и предвкушал. Надеялся, что вопли попика сподвигнут хозяев на решительные действия. И тогда гостям можно будет не стесняться. Ведь приказ хёвдинга однозначен: никого не бить, если нас не трогают.

— Распяли? — удивился Машег. — Не слыхал. Распяли — это как?

— Железными гвоздями к дереву прибить и пусть висит, пока не помрет.

— Гвоздями? Зачем железо попусту тратить? — возмутился практичный даже в пьяном состоянии Машег. — Башку отрубить или конями разорвать — вот это правильно. Ну или на кол посадить, если надо, чтоб помучился. А гвоздями… У нас в степи так не убивают. Может, это парсы или ромеи? А давно это было?

— Откуда я знаю, — пожал плечами Дёрруд. — У Варта спроси.

— Верно, — согласился хузарин. — Варт, а давно мои предки ихнего бога распяли?

Сергей поглядел на хузарина. Пьян, однако. Но не настолько, чтобы утратить боеспособность. Только большую часть разума.

— Твои предки точно тут ни при чем, — сказал он. — Они в те времена не Единому Богу поклонялись, а Великому Небу.

— Было такое, — солидно подтвердил Машег. И добавил с гордостью: — Свет истинной веры надо заслужить! Мои предки заслужили!

— Его предки, — сказал Сергей попику, — это другие иудеи. Они не в Иерусалиме живут, а в степи. Сказано было: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему». Вот это о них.

Где сказано, Сергей уточнять не стал. Потому что не помнил. Но слова хорошие и по теме.

Попик тоже уточнять не рискнул. Потому что поймал грозный взгляд Виллибада. Сенешаль глаз не спускал с того края стола, где разместились нурманы Сергея. И нездоровое оживление среди них из внимания не упустил.

Сергей решил его успокоить.

— Хочу поднять этот кубок за щедрость барона Дамье э Шапель! — провозгласил он, поднимаясь. — Пусть вырастет сильным и храбрым и разит врагов на радость своей прекрасной матери и своим верным вассалам!

Пирующие разом заорали и немедленно выпили. А почему бы и не выпить, если есть что и повод имеется.

Сергей сел и через секунду почувствовал, как чьи-то пальчики несильно сжали колено.

Нет, не чьи-то. Глаза Маргред сияли для него. И сияли обещанием.

Глава двадцать первая

«Я тебя люблю»

— У тебя есть жена, Варт? — спросила Маргред.

Ножка ее лежала у Сергея на животе, предлагая его пальцам отправиться в путь от круглого колена вверх, туда, где пряталась меж влажных складочек крохотная живая жемчужинка.

— Есть, — не стал скрывать Сергей.

— Красивая?

— Да.

— А я красивая?

— Нет, — Сергей улыбнулся. — Нет, Марго, ты не красивая, ты прекрасна!

Ее волосы пахли розами. Розами пахла вода в чаше для омовения.

Чаша была мраморной и очень старой. Тут многое было старым: плитка на полу, статуэтка сатира в лавровом венке, поймавшего нимфу. Обычно статуэтка была целомудренно прикрыта холстом, но не этой ночью.

Чашу и статуэтку привез отец покойного барона.

— А-а-ах… — выдохнула Маргред. — Быстрее… Еще…

Она очень соскучилась. По ласке.

По сексу она соскучиться не могла.

До этой ночи. В сексе удивительная Маргред оказалась на удивление наивна. Чтоб не сказать больше. Покойный барон…

Ну да о покойниках либо хорошо, либо ничего, кроме правды. А такую правду говорить не хотелось.

Да Сергей и не говорил. Делал. И опыт всех его трех жизней пришелся кстати.

Розовая вода была приятно прохладной. И ее было много.

Она стекала с худеньких плеч Маргред на тяжелую грудь с крупными напрягшимися сосками, по чуть выпуклому животу скатывалась к лону, смывая влагу любви, сбегала по внутренней стороне бедер, по коленям, икрам, ступням и дальше, по мозаичному полу к идущему вдоль стены желобу, исчезая в оставленном в стене отверстии.

Сергей зачерпнул еще один ковш, увесистый, литра на три, и опрокинул его уже на себя, проморгался и увидел, что Маргред не вытирается, а глядит прямо на него.

— Сколько тебе лет, Варт?

— Шестнадцать.

Он привычно прибавил один год к своему предполагаемому возрасту.

— Ты такой сильный…

— Разве я сильный? — Сергей улыбнулся. — Среди моих гвардов есть такие, что поднимут меня одной рукой.

— Но они служат тебе. — Маргред взяла полотенце и чуть присела, чтобы удобнее было вытираться.