Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!» (отрывок)
Да черта с два! Упругим толчком он тут же вновь рванулся вперед, целя мне снизу в живот, — поменял позицию так же естественно, как человек моргает.
Я ответил третьей круговой и нанес рубящий удар в правый бок. Гюнтер взял вторую защиту и рубанул слева по голове. Я закрылся шестой и уколол вниз. Гюнтер опять взял вторую и тоже уколол вниз. Я не принял защиты и вышел из схватки, вернувшись в четвертую.
— Зер гут, — сказал Гюнтер. Он менял позиции, как течет вода — 1–2 — 3–4 — 5–6 — 1–2 — 3… Казалось, это доставляет ему удовольствие. Я никак не мог заставить себя поверить, что этот мальчишка хочет меня убить. И еще не мог заставить себя попытаться убить его…
Он опустил валлонку к ноге. Я тоже опустил оружие — палаш не полукилограммовая рапира, попробуйте его подержать в стойке долго!
Самый страшный звук боя — это свист, свист вражеского клинка, разрезающего воздух, тонкое, поющее «ззухх», похожее на насмешливое посвистывание человека. Сначала — свист, потом — тяжелый удар, одновременно с которым раздается уже лязг. Стальные клинки не «звенят», это вранье, они гулко и жестко лязгают.
Руки немца были сильнее. И ни о каком фехтовании речь уже не шла — он рубил, наступая, гипнотизируя меня этими тяжелыми ударами, а потом — свирепо и коротко колол без отскока. И не достал меня сразу только потому, что я не испугался. А не испугался я потому, что не верил, по-прежнему не верил…
Несколько раз я видел, как из-под клинков брызжут бледные искры. Два или три раза его клинок ударялся о мой эфес, а один раз мы столкнулись эфес на эфес лицом к лицу — и я увидел по краям его носа редкую россыпь веснушек. Ноздри раздулись и отвердели, но глаза остались бесстрастными.
Я надеялся, что по крайней мере не выгляжу совершенно беспомощно — до меня никак не могло дойти, что я проигрываю жизнь. С обеих сторон орали — и наши, и немцы… Они — что-то очень похожее на «зи’хайль!». Наши — нечто неразличимое, но в целом жизнеутверждающее.
А я… я вдруг понял. Это было как резкая, короткая вспышка молнии среди ясного неба — потрясающе красивая и неожиданная, но в то же время страшная… в общем, от которой дух захватывает.
Этот парень — конунг. Он дерется за своих. Но и я — князь. Это не слово. Вадим знал, что говорил, а мне показалось, что он посмеялся.
Я — князь. И я дерусь за своих. Это не фехтовальный поединок на дорожке.
Это… это Суд Божий. Так говорили наши предки.
Падая на правое колено, я круговым ударом подсек Гюнтеру ноги — свирепо, размашисто, сам от себя такого не ожидал. Немец не успел отбить удар — подпрыгнул, а я вернул руку уколом вперед-вверх.
На груди отскочившего Гюнтера — от ребер слева до правого соска — вскипела кровью алая полоса.
— У-ухх!!! — ахнули немцы, подаваясь вперед. Гюнтер что-то коротко рявкнул, мазнул ладонью по ране и показал мне окровавленную руку.
Он улыбнулся. Нехорошо улыбнулся. И пошел ко мне так, что мне на миг захотелось убежать.
На миг. Потом я понял, что скалюсь ему в ответ.
А еще потом я ударил навстречу его удару…
…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен, — что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь — она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.
Потом мне показалось, что в плечо снова воткнули — только раскаленный прут, и течет из пореза не кровь, а что-то кипящее, обжигающее кожу. Больше всего захотелось закричать и зажать порез ладонью.
Но в правой руке у меня был палаш.
А еще я услышал, как закричала Танька. Так страшно закричала…
Словно это ее ранили…
…Следующим ударом он хотел меня добить. Но я поставил скользящий блок — шпага немца соскользнула, он сам, увлекаемый тяжелой силой удара, упал на колено. И только сумасшедшая ловкость немца спасла его — он забросил руку с оружием за спину и отбил мой выпад, а потом вскочил, очертив у моего живота сверкающий полукруг. Из раны на груди у него текла кровь, но вяло.
На какой-то миг мы опять перешли в классический фехтовальный поединок, и он чуть не обезоружил меня атакой на оружие, но я, недолго думая, ударил его в скулу кулаком.
— Молодчина! — узнал я голос Сережки. Гюнтер отшатнулся, но тут же полоснул крест-накрест передо мной… и это была защита. Поспешная и даже испуганная. Сама мысль о том, что он меня испугался, заставила усилить напор. Я забыл о крови, текущей по руке, о боли, которая дергала плечо при малейшем движении. Наверное, мне в жизни еще не было так больно.
И в то же время — я не помню за собой такого подъема. Во мне словно разворачивалась — оборот за оборотом! — пружина, лежавшая до сих пор туго сжатой. И каждый освобождающийся виток этой пружины был — удар.
Гюнтер опомнился и «уперся» — встал, парируя мои удары встречными. Это было опасно, он оставался более сильным. Но во мне выключилась неуверенность, и сила его ударов больше меня не пугала.
Хрясть!!! Клинки столкнулись над эфесами — и я еле успел отклонить голову. Гюнтер «перехлестнул» оружие через мой палаш и едва не раскроил мне лицо. Но взамен промаха он пнул меня в живот с такой силой, что я отлетел наземь и проехался спиной по траве.
Больно не было. Просто нечем стало дышать, а ноги не действовали. Мелькнула холодная мысль: а ведь тренер говорил, что надо укреплять пресс.
Поздно. Гюнтер шел ко мне — как-то неспешно шагал, широко ставя ноги и держа шпагу на отлете. Приколет к земле?
Ноги заработали. Я отбил удар, поднявшись на колено, немец безжалостно сбил меня снова — пинком в грудь, от которого захватило дыхание. Следующим движением Гюнтер прижал мое запястье…
Я ударил его обеими ногами в живот — немец не ожидал этого и полетел кувырком, а я смог вскочить. Но, наверное, все-таки слишком медленно, потому что Гюнтер оказался на ногах одновременно со мной. Мы еще несколько раз тяжело, с лязгом, скрестили клинки, стоя друг против друга и только отшатываясь назад при ударах. В сущности, тянули время, чтобы восстановиться. На животе немца краснел сдвоенный отпечаток моих туфель.
Палаш в правой руке немца вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение, — и Гюнтер пошел на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.
