Дмитрий Володихин - Золотое солнце
На самом деле моя задача не усложнилась, а даже упростилась. Металл всегда слушался меня почти так же хорошо, как огонь, и много лучше, чем камень, Теперь я была абсолютно уверена в успехе своей затеи.
Левой рукой я начала тихонечко отбивать такт по камню для печения ракушек, затем вплела в ритм свой голос — так низко, как только была способна. Песня, которую я завела, считалась совсем не женской — этот тягучий гортанный распев я подслушала у наемников из степи, — зато металл ее слушался просто прекрасно. Если можно так сказать, она ему просто нравилась — и железу, и бронзе, и даже меди. О-о-о-о, хай-нарарай-нарарай...
Помни мои слезы, дикая страна,
Помни мой голос, гнедой скакун!
Сто ударов сердца боевого сна
Слушайте зов потускневших рун!
Похоже, песня нравилась не только ножу, но и самому Малабарке — мне показалось, что замер он не только потому, что боялся спугнуть мою ворожбу.
Раскаленный нож трепетал в моей руке как живой, когда я вынула его из огня и поднесла к ране. Оборвав напев резким вскриком, я несколько мгновений прислушивалась к себе и миру вокруг нас...
— Что отворено клинком, да затворится клинком же! — наконец произнесла я тихо, но отчетливо, почти торжественно. — Сталь разящая да станет исцеляющей в руке моей! Да уйдет боль, да очистится тело нареченного Малабаркой и станет цело, как никогда не ранено!
И вдруг ведомая странным наитием я выкрикнула:
— Не властью богов, что обманули меня, и не волшебством книжным, но своею причастностью тому, что неведомо мне, повелеваю: стань по слову моему!
Одновременно я коснулась ножом — раны и своим сознанием — сознания Малабарки, не позволяя боли прорваться в него. Пусть эта боль от раскаленного железа и длилась бы всего десяток мгновений, все равно лучше без нее.
И снова он даже не ахнул, когда увидел, как на глазах затягивается его рана, только вздрогнул, да зрачки расширились. Я не успела досчитать даже до ста, а его бок был уже целым, и только кожа, чуть нежнее и розовее, чем положено, напоминала о том, что было.
— Спасибо тебе, сталь, — выговорила я совсем тихо. Поднесла клинок к губам, быстро лизнула горячее лезвие — раздалось шипение, словно на раскаленную плиту капнули водой. Все, как и положено...
— Вот и все. — Я устало вздохнула и протянула Малабарке его нож. — Вот я тебя и починила.
Черная хроника Глава 7. Пепел жизни
...Она отдает мне нож. Беру его. Целую лезвие и возвращаю.
— Это будет твоим оружием.
Большего ни одна Крыса не сделает. Большее трудно придумать. Отдать жизнь за кого-то из своих — меньше, чем подарить оружие.
Она садится напротив меня и смотрит в глаза. Кажется, понимает. И я смотрю ей в глаза. Между нами танцует oгненный мятеж, над язычками пламени — теплое марево. Что мы теперь друг для друга? Девочка! Все проклятое магическое серебро облезло с тебя, осталось только то, что в глазах. Она волнуется, моя Ланин, ее трепет я чувствую отсюда.
Тебя, что ли, показал мне Хромец в поганом сне? Да что за чума! Тебя, кого еще. Мы должны были убить друг друга. Сталью. Аххаш, ты! Мастер чеканить сны фальшивее маргской монеты, где серебра едва-едва половина... Помогла тебе твоя вонючая хитрость? Помогла? Я спас ее сталью от смерти. Она спасла меня от смерти такой же сталью. А ты как, а, Аххаш? Весло тебе в задницу.
Пришло время подсчитать, кто, кому и сколько должен.
Мой народ изгнал меня. Мои боги захотели обмануть и погубить меня. Мой брат, одна со мной кровь, и тот продал меня.
Еще недавно я готов был вынуть меч из ножен и пойти против них. Против всех. Моему гневу нужно было очень много крови людей и чуть-чуть крови богов, если получится. Теперь я холоден. Кто помогал мне и спасал меня?
Капризная девка Астар... Ну не шипи так, все знают тебя! ...И только для того чтобы досадить мужу. Тебе я должен немного: ты бросила меня. Если выберусь, Аххаш Маггот! — пожертвую тебе денег или вина. Хоть ты и не друг мне теперь, свои долги я помню. Отец... Аннабарка! Слышишь ли меня? Благодарю. Когда мы встретимся на дне морском, я тебе поклонюсь. А у живых нет счетов с мертвецами. И чужачка, гадюка, виноградная лоза, вот дерьмо. Похоже, мы квиты с нею. Во всем, кроме одного. Кажется, теперь она — мой народ. А твой народ — он всегда должен тебе... а ты ему. Если нас не прибьют, если мы спасемся, хотя якоря не летают, если спасемся все-таки, мы, наверное, всегда будем должны друг другу. Увидим.
И тут огонь потянулся ко мне. Там, в костре, множество вооруженных мужчин пытались достать врага, который где-то наверху. Или, может быть, плясали на трупах врагов, которые внизу. Похоже, кто-то позвал меня прямо из огня. Давай, иди! Иди!
Что я должен делать?
— Встань! Что сидишь? Встань! Скинь чужое! Встань!
Я встал. О, Аххаш!
Огонь отпрянул от меня...
— Да это говорю я так, Хромец ни при чем...
— Скинь чужое! Где твои руки? Где твои ноги? Скинь чужое!
Тоненький голосок тростниковой флейты. Почти свист. Р-рыбье дерьмо! Моя рука вспомнила какое-то движение, моя голова ответила ей другим. Почему ладонь пошла вниз? Почему голова повернулась вправо?
— Давай! Давай же! Где твои руки? Где твои ноги?
Ударил далекий барабан.
Да-да-да! Да-да-да-да-да!
Флейта.
Тень далекого года. Как шквал дождя со снегом. А! Пусть тело само вспомнит, оно, выходит, умнее меня. Ну!
Да-да-да! Да-да-да-да-да!
— Скинь чужое! Скинь чужое! Скинь чужое!
Флейта.
— Что ты делаешь, Малабарка?
— Разбираюсь со старой судьбой.
Да-да-да! Да-да-да-да-да!
Флейта, флейта!
— Скинь чужое! Ну!
Этот танец... дикие, рыбья моча, рывки, махания руками, дрыгания, прыжки и падения... Я танцевал уже когда- то все это... но иначе, иначе!
Да-да-да! Да-да-да-да-да!
Флейта!
Мой народ выкинул меня за дверь? Так больше это не мой народ!
— Малабарка, не объяснишь ли, зачем ты скачешь по песку, как сумасшедший?
— Снимаю чужое, девочка.
— Скинь чужое! Скинь чужое! Скинь чужое!
Так давно... Еще Аннабарка был жив. Все мы, десять мальчиков-одногодков, танцевали одно и то же от восхода и до заката...
— Черное солнце в зените! Давай! Пляши! Скинь чужое!
Мой брат продал меня? Больше это не мой брат!
Да-да-да! Да-да-да-да-да!
Флейта! Флейта! Флейта!
— Малабарка, безумный танцор, что делать мне?
— Отдай долги!
Так давно... Сколько лет прошло? Нас мучили испытаниями и испытывали заковыристыми вопросами целых пять дней. Десять из тринадцати дошли до последнего дня. Теперь каждый пятый из нас должен был погибнуть, а значит, всего двое... Те, кто упадет от усталости первыми, — их ждут неумолимые ножи стариков.
