Лин Картер - Башня Медузы
Ни одна из этих перспектив не казалась ему особенно привлекательной.
На худой конец, можно просто броситься в пропасть. На вид бездонная, она до краев была заполнена тьмой, и что там внизу, он затруднился бы ответить. Во всяком случае, такая смерть представлялась быстрой и потому милосердной: краткий миг — и кончено. Все лучше, чем медленно агонизировать от голода, терпеть ужасные муки в сломанной спине после свидания с каменными гладиаторами, жариться живьем под огненными струями или превращаться в замороженную статую.
Кирин не знал, на что решиться. Он неподвижно сидел над бездной, думая свои невеселые думы. Еще никогда смерть не подступала к нему так близко. Точнее сказать, смерть неизбежная. За свою сопряженную с риском карьеру он не раз смотрел ей в лицо, но всегда, порой не без изящества, уходил из ее когтей. Однако на этот раз надеяться было не на что. Хотя и невеселое заключение, но вполне логичное.
Как ни странно, в голову вдруг полезли мысли о друзьях. Если умрет он, они скоро тоже умрут. Корабельный робот не откроет входной люк перед Каолой и Темуджином. И им останется только ждать, когда же вор выйдет из Железной Башни. А он не выйдет никогда, так что рано или поздно их схватят карлики Смерти и убьют.
И он бессилен что-либо сделать! Мысль об этом жгла его нестерпимо. Одно дело — его собственная смерть: неприятная штука, но он, по крайней мере, знал, на что идет, имел четкое представление об опасности и резонно надеялся добраться до цели. Однако взять на свою совесть смерть старика и девушки — такая ноша была слишком тяжела, чтобы отправиться с ней в царство вечной тьмы. Последними словами он проклял мудрецов с Тревелона, которые предвидели все опасности, кроме последней, проклял и сонного бога, почивавшего в его подсознании, который навалил эту треклятую Башню, да вдобавок из такого прочного материала, что ее стены не пропускают сигнал о помощи. Семь раз пытался Кирин пробиться к кораблю сквозь толщу Башни и семь раз терпел неудачу. А по своей инициативе корабль ничего предпринимать не станет. Его интеллект, несмотря на все достоинства, все же довольно ограничен. Его красавец крейсерок так и будет сидеть на равнине до дня страшного суда, если прежде его не уничтожат. А поскольку корабль нельзя обнаружить ни приборами, ни глазом, то, видимо, карлики Смерти так никогда его и не потревожат.
К слову, его, Кирина, тоже. Так что никакой надежды.
А кстати, как там насчет бога в его подсознании? Не пора ли Валькирию тоже приложить руку к их предприятию и помочь вору выбраться из столь затруднительного положения? Он попытался вызвать бога на контакт, как-то связаться с ним. Но Его божественность хранил гробовое молчание.
Совершенно безнадежное положение. Без тени надежды.
Кирин рассеянно размышлял над тем, почему седовласые тревелонцы упустили из виду последнее препятствие. Что-то здесь не вяжется. Ведь предусмотрели они все остальное. Тогда чем объяснить такой непростительный промах? Вор попытался привести мысли в порядок, настроиться хотя бы на некое подобие его прежней реакции, остроты восприятия. Но он был слишком утомлен и слишком голоден. А жажда становилась сущей пыткой. Как будто не часы, а дни прошли с минуты, когда он выпил свой последний глоток.
Кирин снова вздремнул — забылся тревожным, чутким сном. Он питал слабую надежду, что в его отчаянном положении ему, быть может, удастся выйти на призрака бога Валькирия, но ничего такого не случилось. Спустя некоторое время он проснулся, уже не такой усталый, но с более сильным ощущением жажды и голода. Ясно, что долго он так не протянет. Жажда сведет его с ума гораздо раньше, чем убьет голод. Нет, что угодно, только не это. Уж лучше сигануть в бездну — достойная, почти мгновенная смерть, чем медленно загибаться, бессмысленно хихикая, вгрызаясь в собственную плоть. Он поступит, как подобает человеку, — не станет во мраке угасшего рассудка рычать, подобно зверю, или в бессильной ярости кататься по каменному полу.
Он снова посмотрел на пропасть.
И вдруг, совершенно неожиданно, в голове забрезжила мысль. Безумная мысль, дикая, нелепая догадка. Но с нею появился, пусть робкий, лучик надежды.
Он пристально посмотрел на пальцы руки, протянутой над бездной, повернулся, повторил опыт. Существовала самая ничтожная вероятность того, что где-то здесь кроется ответ.
Снова взгляд на пропасть. Он уже долгое время шел по освещенным коридорам и комнатам. Тьма, наполнявшая Башню ближе к выходу, давно рассеялась; давно отпала нужда в его лучевом щупе, и незачем было смотреть сквозь черные зеркала перед глазами, чтобы «увидеть» дорогу. Поэтому он выбросил щуп вместе с другими приборами, когда избавлялся от лишнего веса.
В чем сейчас сильно раскаивался.
Ведь… что, если пропасть — не более чем иллюзия, всего лишь искаженная перспектива. Возможно, ее ширина не превышает ярда; возможно, законы оптики в Башне искажены, отчего ярд и кажется в сотню раз больше своей действительной длины. Все возможно.
А если так, то этот обманчивый эффект должен срабатывать при строго определенном угле зрения — в данном случае, с его стороны пропасти. Таков принцип действия перспективы. И каким бы образом маги Тревелона ни проникли в Железную Башню, когда намечали путь, по которому должен был следовать вор, они, что вполне вероятно, смотрели на бездну сверху вниз; возможно, что с этого угла она показалась им шириной в ярд или в два, и, поскольку человек в состоянии легко перепрыгнуть через такую преграду, они просто не сочли нужным обозначать ее на карте.
Кирин всесторонне разобрал свое предположение. На это ушло не много времени. Особо долго прикидывать было незачем, просто бесполезно.
Это был единственный шанс. Слабый, призрачный, но все-таки шанс. «А хоть какой-то шанс все-таки лучше, чем вообще никакого», — с мрачной усмешкой подумал он.
Итак, надо попытаться перепрыгнуть через пропасть.
Если его догадка верна, он благополучно приземлится перед дверью в комнату с сокровищем.
Если же он ошибся, то его поглотит бездна.
По крайней мере, быстрая и достойная смерть…
Он пригнул.
15. ТРИУМФ ВАЛЬКИРИЯ
Вот уже долгое время Темуджин ждал перед порталом, ведущим в чрево Железной Башни. Ночь казалась ему бесконечной, но в конце концов над Пелизоном забрезжило тусклое серое утро. Он продолжал ждать, не чувствуя ни голода, ни усталости.
Прошло еще немало часов, и вот наконец в проеме показался Кирин. Почти голый, вместо одежды — жалкие клочья, все тело в синяках, кровоподтеках, пятнах грязи. Но темные глаза на худом, изможденном лице блестели торжеством.
