Оксана Демченко - Бремя удачи
Он, маркиз Сен-Дюпр, владел даром, который позволяет свободно моделировать свою внешность, вылепливая достоверное для всех семи чувств идеальное «я». Сегодня – двухметрового гиганта, белокурого арьянца из центральных провинций или могучего рыжеволосого жителя Норхи. Завтра – тонкого и темного, как сушеная змея, обитателя южных лесов ростом чуть выше полутора метров, на вид почти ребенка… Самое надежное магическое зрение, самое изощренное контрольное зеркало показывали бы именно иллюзию, подтверждая ее безупречность. Даже касаясь кожи, любые специалисты, что уж говорить о простых людях, ощущали бы заданные джинном свойства.
И вдруг – темнота, тишина и собственное лицо, почти забытое, отнюдь не идеальное – настоящее, природное. Свой голос, лишенный чарующих ноток могущества убеждения. Свои руки, со шрамиками большими и малыми, с грубой кожей и сильно поврежденным ногтем большого пальца… Как принять все это? Как смириться и зачем жить дальше? Собственно, он все еще пытается найти ответы. Спасибо упрямейшей Беренике фон Гесс: у него так много вопросов, что думать над ними наконец-то стало привычно, это тоже часть смысла существования. Задавать себе вопросы, вслушиваться во внутреннее «я» и искать ответы. Понимать, что все семь чувств при любой их развитости не меняют способности к диалогу с собой и не помогают его вести. Иногда даже мешают, отвлекая на внешнее и малосущественное. Как она сказала… «Чем удача отличается от судьбы»? Вопрос, так и не получивший ответа. Однако теперь, на северной ветке железной дороги, невесть где, посреди пустоты болот и лесов, он постиг азы различий и научился не завидовать обладателям восьмого чувства. Тут бы с семью управиться.
– Шарль, ты водичку-то пей, – посочувствовал Корней, по-прежнему поддерживая под плечо. – Никогда я не ценил эту магию. Задуряет она людям голову и сушит их, снутри измором берет. Думаешь, зять мой счастливее стал, когда магию получил, богатство и домик в столице? Да Ленка моя вона – что ни день нас поминает. Мне аж икается. Простая жизнь – она всегда организму полезнее, роднее.
Шарль выхлебал содержимое фляги, остатками умылся, тряхнул головой. Решительно натянул картуз.
– Ты как, в бега или дело сполнять? – строго уточнил начпоезда.
– Корней Семенович, как можно, – укорил Шарль. – Если по сути глядеть, а не по внешнему, кроме вашей семьи никто обо мне и не вспоминает во всем свете. Так куда мне бежать, если все важное – здесь, в Ликре? Во Франконии мне на шею накинут не блокиратор даже, а удавку.
– Пистолет-то у тебя есть, но я не верю в эту гадость, грязи они боятся, и осечка у них опасная, – поморщился Корней. – Револьверты понадежнее. Свой отдам, наградной. Пошли уже, вона как они расшумелись: «Срочно, тайно». Уважение, вишь, выказывают. И дела требуют. Сам – он мужик серьезный. Надо понимать.
– Да я прямо отсюда и…
– И прямо отсюдова глупости свои выбрось из головы. Надо что? Дело исполнить и живым остаться. Значит, сперва еду собрать, куртку да иные вещички, нож надежный, – начал перечислять Корней. – А тем временем котел прогрею, перегоним поезд туда, откуда идти быстрее и сподручнее. Ты с зимы у нас, а пока что в ум не вошел, хуже дитяти неразумного. Тут места такие, что дуриком прут только те, кто утопнуть вздумал. Как же слово-то называется ученое, а? Суцид.
– Суицид, – поправил Шарль. – Но это не про нас, нет. Было по зиме помутнение ума, однако же я справился.
– Именно. Идем, по уму все сладим. Карту дам. Хорошая, еще прежний начпоезда вдвоем с зятем ее дорисовывали. Гривки лесистые, тропы по болотине, самые гнилые топи, заимки и надежные места – все указано в точности. Карл – он охоту уважал. Какой мех моей Ленке добывал! Да ты сам знаешь, Люсе шубки остались. Лисья старая длинная, а еще и соболья душегреечка с бисером…
– На охоту приглашаете? – заинтересовался Шарль.
– В зиму, ежели не сбежишь, приглашу, – задумался Корней. – И чего все в город лезут? Видел я эту столицу. Сплошной шум. Степенности нет в людях, уважительности.
Шарль промолчал, не мешая деду Корнею рассуждать о зиме, городе и падении нравов в новом веке. Начпоезда ворчал знакомо и неторопливо, даже обстоятельно. Рядом с ним джинну было куда проще привыкнуть к себе – полноценному, снова наделенному магией. Возле деда, с его простотой и верой в обычное и добротное, осознанный отказ от соблазна сменить внешность или частично ее улучшить проходит куда естественнее, без внутреннего слома. Золотой джинн Сен-Дюпр предпочитал показывать себя с роскошными темными волнистыми волосами. Цвет глаз выбирал чаще всего синий, темный и глубокий. Голос настраивал придирчиво, делая несколько выше собственного, более напевным, с некоторым придыханием. Три – пять сантиметров к росту тоже добавлялись почти сами собой.
Обработка внешности магией сделалась за долгие годы привычкой и не отнимала сил. Оставаться собой трудно, приходится контролировать каждое намерение, каждый жест, вслушиваться в себя и виновато пожимать плечами. Золотой джинн еще осенью казался совершенством… Хотя в ремпоезде он бы выглядел шутом гороховым. Посмешищем. Лексей бы с таким и разговаривать не стал, сберегая драгоценный самогон. Ухо буквально слышит басовитый приговор: «Не мужик, а блоха ряженая». И хуже того – «баба писклявая».
– Корней Семенович, я не выгляжу странно? Не плывет туман в глазах при внимательном рассматривании?
– А ты не икона, чего на тебя глядеть-то? – усмехнулся начпоезда и ворчливо добавил: – Сперва плыло. Вроде синева в глазах у тебя мелькала. Руки-то обычные были, но тонкие, длиннопалые, глянуть противно. У бездельников аккурат такие. Но сейчас ты выправился, в ум вошел, так я думаю.
– Примерно так, в ум вошел, – улыбнулся Шарль, осторожно позволяя себе чуть расслабиться.
Первым полез на насыпь, подал руку начпоезда. Корней без возражений принял помощь, зашагал по рельсу, привычно и почти неосознанно хмурясь и рассматривая важное: ровность пути, состояние шпал, годность рельсов, положение костылей. Шарль тоже смотрел. Приятно было ощущать гордость за сделанную работу. Это он проектировал ремонт, просчитывал и контролировал. Да и костыли забивал, и укладку рельсов сам вел. Никогда прежде, джинном, он не знал ощущения радости от проделанной работы. Предположим, ты добыл сведения, обманул врагов, соблазнил жен и любовниц важных людей, прокрался и умыкнул секрет – нет в перечисленном повода расправить плечи и ощутить себя достойным всеобщего одобрения. Нет и возможности устроить праздник. А тут всякий завершенный ремонт – праздник, пусть не с вином из толкового погреба, а всего-то с местной водкой. Все в ремпоезде настоящее, и даже морду бить будут честно, стенка на стенку или один на один.
