Илайа Николс - Паруса смерти
— А-а, это опять ты, щенок! — заорал Раф, удерживая зингарца на расстоянии широкими взмахами секиры, которой он орудовал с удивительной быстротой.
— Опять! — выдохнул Ремидио, нанося стремительный удар цепью.
Раф едва успел отклонить секиру, иначе она была бы опутана и вырвана у него из рук. Раф быстро понял, что Ремидио — уже не тот наивный и растерянный юноша, с которым ему довелось встретиться в прошлый раз. Сейчас это был уже настоящий боец, к тому же пылавший холодной, рассудочной ненавистью. А ведь это состояние является самым опасным для противника. Оно придает бойцу дополнительные силы, отвагу, в то же время не ослепляя его разум, как это делает простая злоба. Скорость реакции и быстрота движений у обоих противников были примерно равны, но руки Ремидио, развитые долгими днями изнурительной гребли, сделались сильны, точно выкованные из железа, и Раф, парируя его удары, вскоре почувствовал, что пальцы, локти и даже плечи его начинает пронзать острая боль, что его движения становятся менее точны, а пот, обильно выступивший на лбу, начинает заливать глаза. Ремидио же бил, бил и бил с размеренностью тарана, сокрушавшего крепостные ворота. Казалось, что усталость не властна над ним. Удары следовали слева, справа, сверху, снизу, не оставляя бараханцу времени на ответный выпад. Меч высекал искры, снова и снова ударяясь о секиру Рафа. Наконец бараханец все же сумел улучить момент для решающего удара. Как и в прошлом бою, он замахнулся секирой сверху, намереваясь раскроить противнику голову надвое. Но Ремидио, быстро присев, взмахнул левой рукой, и цепь с ужасающей силой хлестнула бараханца по ребрам. В этот бой Рафу пришлось вступить без кирасы: чтобы надеть ее, попросту не было времени. Послышался хруст ломающихся костей, и Рафа отшвырнуло в сторону. Бараханец рухнул на четвереньки, попытался было подняться, но тут у него изо рта хлынула кровь, руки подломились, и помощник пиратского капитана повалился под ноги сражавшихся. Издав торжествующий вопль, Ремидио бросился в самую гущу схватки и принялся наносить удары.
Братья-ваниры, Нефф и Орефф, прорывались друг к другу, расшвыривая всех, кто попадался на их пути. Во весь голос они выкрикивали имя своего отца: «Таркил!.. Таркил!.. Таркил!..» Это был их боевой клич, благодаря которому братья могли найти друг друга, несмотря на ночную тьму. Воссоединившись, братья хлопнули ладонь о ладонь левыми, свободными от оружия руками. Затем они разом развернулись и вновь устремились в бой, сражаясь так, как привыкли сражаться все ваниры: плечом к плечу, прикрывая один другого. Нанося удары, они продолжали истошно выкрикивать: «Таркил!» Этим они славили своего отца, а кроме того, согласно старинному поверью, призывали себе в помощь его силу, отвагу и даже воинское искусство. Душа отца, оставшегося в далеком Ванахейме, должна была откликнуться на призыв сыновей. Братья действовали сообща, они понимали друг друга без слов. Нефф и Орефф сражались точно один четверорукий боец.
Молодой бараханец Хок отбивался что было сил, но все же вынужден был шаг за шагом отступать: противников было слишком много. Наконец Хок уперся спиной в небольшую надстройку, прикрывавшую люк, который вел вниз, в трюм. Отступать стало некуда. Несколькими отчаянными взмахами сабли Хок отогнал нападавших, а затем сумел мгновенно отворить дверь и нырнуть внутрь. Несколько сабель ударили по захлопнувшейся двери, но они лишь отсекли пару щепок от толстой дубовой филенки, рассчитанной на штормовые волны.
Восставшие попытались выломать дверь, но на это требовалось какое-то время: Хок успел задвинуть засов. Впрочем, он понимал, что — это лишь недолгая отсрочка. Рано или поздно восставшие рабы ворвутся в трюм, и тогда судьбе Хока нельзя будет позавидовать. Кромешная тьма в трюме еще более усиливала тревогу бараханца.
— Что же делать, а? — простонал Хок.
Попытавшись шагнуть, он тут же споткнулся о какой-то большой ящик. Что это?.. Оказывается, здесь, возле лестницы, хранятся метательные снаряды для баллист, заполненные зажигательной смесью. И, поняв это, он вдруг успокоился. Желание отомстить пересилило все, даже страх смерти.
— Ну, сейчас я вам всем покажу,— негромко, но с ледяной злобой в голосе проговорил он. Хок решил поджечь корабль, унося за собой в могилу всех, кто на нем находится. Достав кресало, он хотел уже высечь огонь, как вдруг позади раздался голос:
— И что же именно ты собираешься показать, хороший мой?
Голос был женский, обольстительный, но испугал Хока, точно неожиданный раскат грома. Бараханец так и подскочил.
— Кто?!! Кто…— Он обернулся на голос, бесцельно тараща глаза во тьму. А еще через мгновение перед его взором блеснула ослепительная вспышка, и сознание бараханца померкло.
Соня услышала, как пират, спустившись в трюм, возится и бранится. Сняв с запястья массивный золотой браслет и зажав его в руке, девушка осторожно двинулась в ту сторону. В отличие от бараханца, Соня смутно различала внутренности трюма. Видела она и пирата… Неслышно подкравшись, она отвлекла его вопросом и тяжелым браслетом нанесла удар прямо меж блеснувших во мраке глаз. Хок рухнул, даже не вскрикнув.
— Получил свое,— вполголоса отметила девушка.
— Фс-с. Молодец,— раздался голос Менга.— У тебя оцень острое зрение. Я сам не визу ницего. А еще, ты оцень хладнокровна и решительна. Впроцем, в этих твоих качествах я убедился еще раньше.
— Сейчас не время говорить комплименты,— отозвалась девушка.
— Верно,— согласился лекарь.— Позалуй, надо уйти отсюда. Скоро в этом месте станет довольно беспокойно.
Действительно, удары в дверь все усиливались. Дерево жалобно трещало.
— Пошли, спрячемся,— предложила Соня.— В конце концов, корабль от пожара мы спасли, теперь пора и о себе подумать. Надо переждать эту заварушку…
Когда восставшие выломали дверь и ворвались в трюм, они увидели деревянные ящики, а также лежащее поперек них тело Хока. Бараханец был без сознания, лицо его залито кровью.
— Видно, свалился с лестницы,— сказал первый из бойцов, заглянувших в трюм.— Нам и руки марать не пришлось об это отродье Нергала.
— Осторожно,— сказал другой, выглянув из-за плеча первого.— В этих ящиках — жидкое пламя. Я знаю. Осторожно! Уберите факелы, а то мы все отправимся на Серые Равнины. Назад, говорю я вам!
К утру восставшие перекидали всех бараханцев за борт, а вслед за тем принялись хозяйничать на корабле. Взломав сундуки в матросском кубрике, судовую кладовую и гардероб в капитанской каюте, рабы спешно скидывали свои отрепья и переодевались в доставшиеся им трофеи. По палубе «Грома» расхаживали люди в бархатных камзолах, дорогих плащах, кожаных и суконных матросских куртках. Спутанные бороды и грязные волосы до плеч выглядели диковато в сочетании с этими костюмами, а потому бывшие гребцы устроили на палубе цирюльню, благо солнце уже взошло и ярко осветило корабль и море. Волосы, обрезанные ножами, кинжалами, саблями, покрыли доски палубы, точно войлочный ковер. Они скрыли пятна крови, оставшиеся после боя. Те, кто не был занят своим внешним видом, громили продуктовый склад. Они отводили душу, пожирая вяленое мясо, сыр, сушеные фрукты и запивая все это вином из бочонков. Вскоре из еды на борту «Грома» остались лишь ржаные сухари — те самые, которыми бараханцы кормили гребцов. Ремидио попытался было остановить грабеж, но скоро понял, что его усилия бесполезны и, плюнув на все, напился сам. Несколько десятков освободившихся гребцов, радостно крича, швыряли за борт ненавистные весла и, взяв в руки боевые секиры, самозабвенно рубили скамьи, к которым были так долго прикованы. «Гром» быстро превращался из боевого корабля в неповоротливую посудину, способную передвигаться лишь благодаря попутному ветру. Впрочем, похоже, это никого не волновало. Людям, только что освободившимся от рабства, пока что было наплевать на подобные мелочи. Многие победители были ранены, но и на это они пока что не обращали почти никакого внимания: радость заглушала все остальные ощущения, даже боль. А между тем многие из этих людей были ранены тяжело, некоторые почти смертельно. И кто знает, сколько их умерло бы впоследствии от этих ран, если бы не Менг. Лекарь останавливал кровь, перевязывал зияющие раны, накладывал лубки, смазывал ушибы… Поначалу, увидев расхаживавшего по палубе кусанца, гребцы принялись роптать, высказывая не особо лестное мнение о «капитанских прихвостнях», но мешать ему в исполнении лекарских обязанностей никто не стал. Помимо всего прочего, гребцы знали, что Менг был таким же пленным, как и они сами, а на весла не попал лишь благодаря своему искусству. Лекарю помогал молодой подросток — чумазый парнишка с волосами, перепачканными пылью и сажей. На него никто не обращал особого внимания.
