Майкл Мэнсон - Мудрец Арруб
Но трудности с выбором достойной цели все-таки случались нередко. Хоть и не оскудел Шадизар жирной рыбешкой, однако и ловцов на нее было предостаточно, не одни лишь Синие Тюрбаны да Ночные Клинки, так что временами Конану приходилось затягивать кушак потуже. Вот и сейчас наступили такие дни, а потому шеламова идея насчет сундуков престарелого целителя казалась вполне своевременной. Правда, Конана смущало, что никто другой на богатства Арруба вроде бы не зарился. Забора нет, псов и стражи нет, а воры в дом не лезут! Раз не лезут, значит, боятся… Или не так уж Арруб богат, чтобы стоило его распотрошить?..
— Ну, так что ты решил, приятель? — Глазки Ши Шелама блеснули, на острой мордочке было написано нетерпение. — Потрясешь мудреца? Ты не сомневайся, там есть чем разжиться!
— Может, и есть, коротышка, — сказал Конан, поглаживая свой огромный меч, — только я лучше бы потряс караван. Сотня верблюдов, две сотни вьюков да тюков… Клянусь задницей Крома! Вот где можно разжиться!
— Рожу я тебе, что ли, этот караван? — пробурчал Ловкач. — У меня в брюхе и верблюжий горб не поместится, не то что сотня верблюдов! Опять же какой с каравана толк? Ткани возьмешь, ковры, сосуды из бронзы или стекла, вино — все нужно продавать. А у Арруба не вьюки с тюками, а монеты! Звенит куда веселей… Так, бычий загривок?
Киммериец до половины выдвинул меч из ножен и со вздохом сожаления загнал его обратно ударом крепкой ладони. Связываться с лекарем-колдуном ему не хотелось, однако он понимал, что Ловкач Ши прав: золото — всегда лучшая добыча. Все остальное, даже самоцветы, надо продавать… все, кроме вина… попадись ему вино, особенно аргосское, его бы он выпил сам…
Тут Конан припомнил, что со вчерашнего вечера в глотке у него не было ни капли, потому как и в кошеле ничего достойного упоминания не звенело — одни лишь медяки да пара серебряных монет. Выходит, судьба, подумал он, представляя, как взламывает сундуки в аррубовых подвалах. Если не слишком греметь, колдун, пожалуй, и не проснется… А коль проснется…
Он бросил взгляд на свой клинок и повернулся к Шеламу.
— Ладно, обглодыш, пощупаю я нынче ночью этого Арруба! Может, ты и прав, что он одни лишь зелья варит, а черной магией не балуется… Может, лекарю это и ни к чему…
— Давно бы так! — Ловкач Ши подскочил, ринулся к огромному шкафу и, пошарив в его глубинах, вытащил старое, видавшее виды огниво. — Ну, раз ты идешь за добычей, надо бы молитву вознести преблагому Белу, заступнику нашему, милостивому, хитроумному, с рукой в чужом кармане…
— Это в чьем же? — поинтересовался Конан.
— Мало ли в чьем… — пробормотал Ловкач, вздувая огонь в курильнице перед статуэткой Бела. — На свете много других богов — Митра, скажем, или Ариман, Мардук, Сет, да и твой Кром… Есть у кого пошарить в карманцах!
Конан ухмыльнулся.
— О ваших южных богах ничего не скажу, но если Бел заберется в карман Крому, то вмиг станет евнухом! Кром, коротышка, шутить не любит!
— Чтобы наказать, надо сперва поймать! — с серьезной миной произнес Шелам, раздувая огонь в крохотной курильнице. Вскоре над нею взвился благовонный дымок, окутал изваяние божества и нежно защекотал в ноздрях киммерийца. Конан, положив руки на крестовину меча, оперся о них подбородком и опустил веки, прислушиваясь к быстрому и невнятному бормотанию Шелама.«…А еще пошли, милостивый и щедрый, мешки с монетами, шкатулки с браслетами, ларцы с самоцветами, а замки без секретов…» — донеслось до него.
И чтобы тех мешков да ларцов было побольше, — добавил про себя Конан, присоединившись к молитве приятеля.
* * *Дом мудреца Арруба стоял в довольно странном месте, звавшемся в Шадизаре Наконечником: здесь сходились под острым углом две дороги, Шемитский Тракт и проулок Пустой Сумы, так что их пересечение напоминало острие копья. Вдоль Тракта, как следует из его названия, некогда селились пришельцы с запада, из Эрука, Асгалуна и других шемитских городов, коим жизнь в Шадизаре мнилась безопаснее и прибыльнее, чем в их родных краях, нередко страдавших от междуусобиц и стигийских нашествий. Шло время, и переселенцы смешались с коренными заморянами. Были они не из бедных сословий — в основном, купеческого звания либо искусные ремесленники, ткачи ярких ковров, гранильщики дорогих камней да златокузнецы, и, само собой, роднились с теми из заморян, кто побогаче. Теперь, по прошествии двух или трех веков, Шемитский Тракт населял большей частью состоятельный народец — такие люди, в чьих карманах всегда побрякивало если не золото, так серебро. О шемитских предках тут давно позабыли, и если что и напоминало о них, так лишь курчавые бороды у мужчин и вьющиеся волосы у женщин. Во всем же прочем обитатели Тракта не отличались от состоятельных шадизарцев и при нужде были готовы щедро оплатить услуги мудрого знахаря.
Что касается проулка Пустой Сумы, то там жила голь перекатная, у которой не то что серебра в карманах, но самих карманов и кошелей отродясь не водилось. А все потому, что люди эти не входили в шадизарские разбойничьи, воровские и нищенские цеха — их туда не брали по причине полной бесполезности, незлобивости и простодушия. Так что промышляли они самым простым и грязным ремеслом: мели улицы, чистили нужники, забивали скот, носили и таскали, грузили да разгружали. Недуги и раны у них, разумеется, имелись, а вот деньгами на лечение от всяких хворей боги их почему-то не жаловали.
Но Арруб от них не требовал ни серебра, не меди. Сам он обитал в Шадизаре с незапамятных времен — может, и родился здесь столетие или два назад; и коль выпало ему поселиться между богатством и нищетой, между тучной и тощей козами, мудрец легко вычислил, какую доить, а какую щадить. Будучи искуснейшим целителем, пользовал он в равной мере и состоятельных купцов, и метельщиков улиц, требуя с первых щедрую мзду, а от вторых довольствуясь добрым словом да молитвами светлым богам. По натуре своей являлся он человеком нелюдимым, хоть и не угрюмым; держал в доме всегда единственного слугу, и когда тот в старости отправлялся на Серые Равнины, придирчиво нанимал нового, требуя, чтобы был он предан и не болтлив, а желательно — нем. Потому в Шадизаре не знали, чем занимается Арруб вечерами, уврачевав днем болячки бедных и богатых: то ли варит колдовские зелья, то ли оживляет мертвецов, то ли беседует с духами да оборотнями, то ли поклоняется неведомым и жутким демонам, одарившим его целительной силой. Поговаривали всякое, но вряд ли этим разговорам стоило верить: языки у шадизарцев были что мельницы, только мололи они не муку, а всякий вздор.
Однако никто не сомневался, что Арруб — могущественный колдун, маг и чернокнижник, которому, быть может, нет равного в Шадизаре, а то и во всей Заморе. Ведь целил он не только бальзамами и зельями, но и наложением рук, заклятьями, музыкой и песнопениями. Рассказывали, что когда случились тяжкие роды у жены ювелира Паха Сидри, повелел мудрец привести с базара вендийского флейтиста — из тех, что заклинают змей — и нашептал ему на ухо некую мелодию; и под ту мелодию младенец-де уменьшился до кулака и выскользнул из чрева ювелировой жены, как ящерица из пальцев. А потом, само собой, увеличился, и стал расти, и вырос крепким молодцом, на коего всякий мог поглядеть и полюбоваться в мастерской Паха Сидри. Еще рассказывали, что принесли раз к Аррубу городского стража, располосованного бандитской секирой чуть ли не до пупка, и целитель, уложив обратно кишки несчастного, сдвинул края раны, огладил ладонями, что-то пробормотал да сплюнул три раза через плечо — и рана закрылась, словно ее и не было. Надо полагать, и кишки, в которых уже свистал ветер, тоже срослись, ибо исцеленный страж до сих пор нес службу у ворот и на базаре, отличаясь к разбойникам да ворам безмерной лютостью. И еще рассказывали, что вылечил Арруб некоего молодого нобиля из Аренджуна, близкого ко двору самого заморанского владыки. Этот благородный юноша страдал падучей болезнью, корчами и бесноватостью, и целили его припарками да наговорами много лет семижды семь лекарей из Турана, Иранистана, Коринфии, Офира и чуть ли не из далекого Кхитая. Целили, но исцелить не смогли! Аррубу же ни припарки, ни наговоры не понадобились; он лишь глянул раз на болящего да бровями пошевелил по-особому — и все хвори разом покинули страдальца.
