Илайа Николс - Паруса смерти
Немного отдышавшись и успокоившись, девушка принялась действовать дальше. Теперь надо было договориться с кем-нибудь из ваниров. Но тут Соня столкнулась с неприятной и неожиданной помехой. Только она попыталась подойти к Неффу (или Ореффу, поди их разбери), как впереди выросли два дюжих охранника. Они не допускали никаких грубостей, не пытались, например, оттолкнуть ее или схватить за плечо, но и обойти их не было никакой возможности. Каждый из этих дюжих молодцов стоял непоколебимо, как скала, расставив руки и выставив вперед огромное пузо. Охранники дружно гудели в два голоса:
— Нельзя! Не велено!
— Кем не велено? — нетерпеливо спросила Соня.
— Приказ капитана. Передал его помощник,— тупо пуча глаза, отвечали охранники. Разговаривать с ними было бесполезно. Соня еще раз поразилась предусмотрительности и недоверчивости Старой Гиены. Да, чтобы обхитрить такого, придется приложить немало усилий. Необходимо придумать какой-то иной способ действий. Немного поразмыслив, Соня принялась с рассеянным видом прогуливаться вдоль другого борта, на котором ваниров не было. Бросив украдкой несколько взглядов, она определила, что ее маневр до известной степени успокоил охранников. Что же, тем лучше. Прогуливаясь, Соня внимательно оглядывала лица рабов, прикованных к скамьям. Выбор, который ей предстоит сделать, должен быть безошибочным.
Но пока что осмотр не внушал особых надежд. Большинство гребцов выглядели настоящими дикарями, глаза их затравленно смотрели из-под чудовищно отросших, свисавших грязными прядями волос. Бороды, свалявшиеся, как войлок, достигали пояса. Казалось, что это какие-то животные, вроде волов, что крутят и крутят колеса на мельницах, крутят до самой смерти… Девушке едва не сделалось дурно от вида этих людей, доведенных до скотского состояния.
Наконец она разглядела лицо, выделявшееся среди остальных более-менее осмысленным выражением.
Это был довольно молодой человек с тонкими чертами лица. Борода его не успела еще сильно отрасти, а в глазах еще светились разум и даже остатки гордости. Соня остановилась возле него и, глядя куда-то вдаль, негромко сказала:
— Слушай, среди вас есть верные люди? Если я ночью принесу ключи, сумеете разомкнуть цепи?
Раб молниеносно вскинул голову, но тут же, опустив глаза, хрипло прошептал:
— Неси… А уж мы…— Увидав что-то или кого-то за спиной Сони, он сразу замолчал. Лицо его моментально сделалось таким же тупым, как и у других рабов.
— Надеюсь, этот недоумок не допустил никаких оскорбительных выпадов? — раздался позади голос Рафа.— Что-то мне его блудливая рожа не нравится… А-а, старый знакомый! — Тут бараханец злорадно расхохотался.— Именно благодаря мне этот ублюдок оказался здесь, на скамье для гребцов. Во время боя, случившегося несколько лун назад, я взял его в плен. Теперь он ворочает веслом и с величайшим нетерпением ждет, когда наконец его родня удосужится собрать выкуп и уплатить его нашему капитану. Дело в том, что этот зингарец — знатного происхождения, как и я. Только недоноску повезло, и его родители…
— Врешь! — выдохнул раб.— Ты вор. Просто-напросто вор! Даже костюм, который ты носишь,— и тот украден!
— Верно,— ядовито улыбнулся Раф.— Я снял этот костюм с тебя, щенок. Ведь сказано богами: «Кто не умеет защищать свою собственность, тот будет лишен ее!»
— Проклятый служитель Бела! — выкрикнул в ответ его собеседник.
— Верно, Бела, покровителя воров, я уважаю больше всех других богов,— кивнул Раф.— Ну а что касается твоего проклятия, то оно нисколько меня не волнует, так как не способно причинить никакого вреда. Конечно, в наказание за дерзость я мог бы избить тебя до потери сознания, но, пожалуй, не стану делать этого. Слишком много чести для такого слизняка, как ты. Гораздо больше мне нравится наблюдать за тем, как ты корчишься, точно раздавленный червяк, звенишь цепями и исходишь бессильной злобой.
— Если бы не эти цепи, я бы убил тебя! О, как мне хочется дотянуться до твоей шеи и свернуть ее!
— Знаешь, что является самым бесполезным занятием на свете? — ядовито ухмыльнулся бараханец.— Бесплодные мечтания.
В ответ пленник разразился тирадой отборных ругательств, поминая как самого Рафа, так и его отца с матерью, а также всю родню вплоть до седьмого колена. Но этот гнев действительно был бессилен. Соня поглядела на других пленников. Те сидели, испуганно пригнувшись. Казалось, они ожидали, что господа и повелители сейчас начнут наказывать их, не особо разбирая, на чьи спины придутся удары кнута. Затем Соня перевела взгляд на лицо бараханца и испытала потрясение: тот наслаждался! Сейчас Раф был чем-то похож на кота, который играет полузадушенной мышью, не спеша загрызть ее. Да, унижение, которому он подвергал своего пленника, было куда изощреннее и одновременно болезненней, чем простое избиение. Раф не касался его тела. Вместо этого он терзал душу.
Соня почувствовала, что больше не в силах переносить эту сцену.
— Пойдем отсюда,— попросила она.— Как меня раздражают эти грязные рабы!
Уже отойдя шагов на десять, девушка обернулась. Пленник сидел, повесив голову, и плечи его вздрагивали. Но затем он взглянул на Соню, и глаза его засветились надеждой.
По вечерам Енси принимал настойку желтого лотоса, которая заглушала боль в плече и помогала заснуть. Соне нечего было опасаться, что он проснется в самый неподходящий момент. Оставался Менг, который тоже ночевал в этой каюте, прямо в кресле. Похоже, сон у кусанца был довольно чуткий: пару раз Соня видела, как он встает среди ночи и поит Старую Гиену какой-то микстурой. Необходимо было каким-то образом избавиться от него. Ничего, кроме все того же лотоса, Соне на ум не приходило. Но как заставить Менга принять его? Подмешать в пищу?
Над морем стояла ночь. Луна, идущая на убыль, то скрывалась в облаках, то снова освещала бесконечные ряды волн и одинокий корабль, распустивший над ними свой парус. Избавленные попутным ветром от тяжелой повинности, гребцы отдыхали. Изредка слышалось позвякивание цепей, когда кто-то менял позу, иногда кто-нибудь всхрапывал или протяжно стонал во сне. Видно, даже в сновидения проникали надсмотрщики с тяжелыми кожаными бичами… Однако спали далеко не все рабы. Торопливый осторожный шепот слышался между рядами гребцов, несся с борта на борт галеры, примолкал, если рядом проходил охранник, а затем раздавался снова. Жизнь, которую ведут галерные рабы, действительно способна сломать человека, но далеко не всякого. Чтобы выжить, пленник, посаженный за весла, должен либо потерять гордость, либо спрятать ее в самые дальние тайники своей души. А также совершенно необходимо, чтобы чувства его притупились и огрубели, иначе разум не выдержит этой страшной жизни, и человек сойдет с ума. Если сумасшествие окажется буйным, то несчастного убьют, а тело его выкинут за борт, на корм акулам. Ну а тихие сумасшедшие… Что же, здесь, за веслами, было немало и таких. Слабые духом люди, попав на галеру, вскоре превращались в животных: некоторые из них теряли способность даже разговаривать и понимать чужую речь. Их слух воспринимал лишь удары барабана, отбивавшего ритм для гребцов. Кажется, некоторые из них слепли: ведь для того, чтобы грести, зрение не так уж и необходимо. Такие рабы не доставляли своим хозяевам почти никаких хлопот. Но были и другие, сумевшие сохранить свою человеческую сущность. Правда, они безропотно работали и сносили удары надсмотрщиков. А меж тем в душах этих людей таились воля к свободе и свирепая ненависть к тем, кто усадил их на эти проклятые скамьи. Но если рядом оказывался кто-нибудь из команды, лица этих людей сразу делались тупо-покорными и по-скотски безразличными: они ждали подходящего случая! И вот наконец это долгожданное время наступило.
