Ученик лоцмана (СИ) - Батыршин Борис Борисович

IV

'День седьмой . Я пишу эти строки уже вечером, когда всё, так или иначе, осталось позади — но с утра, когда я проснулся под усиливающийся вой ветра, ситуация показалась мне по настоящему тревожной. Погода начала портиться; по небу бежали полосы облаков, ветер стал пронизывающим, и далеко не таким ласковым и тёплым, к которому я привык за эти дни. Поэтому я не стал время, разводить костёр и греть завтрак — наскоро ополоснулся, разделил с карой остатки вчерашней трапезы, и не прошло и четверти часа, как мы уже карабкались вверх по гребню, изо всех сил стараясь прятаться за каменными столбами от идущих с океана порывов осетра. По моим расчётам до речки с водопоем нам предстояло добираться не меньше часа; потом ещё часа полтора на дорогу вниз — и молиться по дороге, чтобы ветер не разошёлся настолько, чтобы сделать выход из лагуны невозможным.

Примерно так оно и вышло. Когда мы ступили на коралловый песок, часы, подведённые ещё вчера, указывали восемь тридцать пять местного времени. По дороге я почти на бегу проверил расставленные вчера силки и не остался без добычи — пара птичек вроде фазанов, болтались, прицепленные за лапки к рюкзаку, и Кара с вожделением то и дело на них поглядывала. Но сейчас у меня не было времени возиться с кулинарными экспериментами; пообедаем, в случае чего хлебом и тушёнкой, а пока — каждая минута на счету, погода, чем дальше, тем сильнее портится, и если я хочу добраться-таки до обломков кораблекрушения, поспешать надо изо всех сил.

Тем не менее, я выкроил несколько минут на то, чтобы повалить поддерживающие палатку шесты и придавить расстеленное на песке полотнище дюжиной крупных камней и жердей. Неизвестно, до какой степени разойдётся ветер за время моего отсутствия, а собирать по всему пляжу клочья пёстрой ткани, в которые превратится это добротное изделие польской промышленности мне не улыбалось. Потом я выволок из кустов надувнушку и подтащил её к воде. Догрести до Штральзунда' было делом пяти минут; я не стал поднимать лодку на борт, оставив её болтаться на крепком буксирном конце. Ветер к тому моменту уже посвистывал близ снастей стоячего такелажа, что определённо указывало на то, что сила его приближается к четырём баллам по шкале Бофорта; участок океанской глади, просматривающейся через проход, ведущий в лагуну, вся исчерчена тёмными полосами волн, то и дело вспухавшими белыми барашками. Возиться с постановкой парусов я не стал — проверил только, надёжно ли закреплены туго свёрнутые полотнища. Потом выбрал якорь с кормы; носовой же поднимать не стал — отдал якорный канат, привязал его к ярко-оранжевой сорокалитровой пластиковой канистре, которую мы возили как раз для таких целей и выбросил импровизированный буёк за борт, не забыв снабдить его ещё и дополнительным десятиметровым концом с привязанным увесистым булыжником. Теперь, когда мы вернёмся на стоянку, останется только выловить канистру при помощи отпорного крюка — трёхметрового полосатого шеста с железным наконечником и парой загнутых назад крюков, снабжённых, как и острие, на кончиках шариками — при надобности это приспособление играло роль весьма удобного багра. Дальше следует завести канат на утки и выбрать втугую — несравненно более простая операция, чем возня с якорями, которые как раз в подобные критические моменты никак не хотят брать лапами дно…

Ну вот, всё, кажется, готово? Я нацепил спасательный жилет — меры безопасности бело святое, и неизвестно, как там оно обернётся, — попутно прикинув, не нацепить ли другой на Кару? Собака, похоже, угадала мои намерения, ворчливо рыкнула в знак протеста и скрылась в носовом кокпите. Ладно, пусть её; в конце концов плавает она хорошо, в чём я не раз имел случай убедиться. Я расправил на вантине бизани длинные полоски-колдунцы из кусков магнитофонной плёнки — они тут же развернулись и заполоскались по ветру, — и толкнул вперёд блестящую обрезиненную ручку сектора газа. Дизелёк затарахтел, выбросил из-под кормы облачко сизой, воняющей соляром гари; Кара отозвалась на этот звук коротким тявканьем и я налёг на румпель, правя к выходу из лагуны.'

«…Высадка, против ожиданий, особого труда не составила. Я бросил якорь с носа, метрах в пятидесяти с на-ветра от остова судна, отдал второй, плавучий, уже с кормы — ветер то и дело менял направление заходя на пол-румба то в одну, то в другую сторону, и это решение показалось мне самым разумным. Я спустился в лодку, предварительно прихватив с собой топорик и фомку и, отдав швартов, попросту отдрейфовал к цели своей экспедиции. Ещё один конец я закрепил на 'Штральзунде» и, причалив к борту в подходящем месте, а именно — вблизи носовой оконечности, там, где волны прибоя почти захлёстывали сильно наклоненную палубу — привязал его так, чтобы можно было, не прикасаясь к вёслам, просто по тросу, быстренько, на руках подтянуться к дорке.

Первой на судно выбралась Кара. Поднялась примерно до середины палубы, наклоненной под углом градусов в тридцать, и стала обнюхивать чернеющий проём люка. Я последовал за ней, на ходу разглядывая хлам, которым был завален палубный настил. Весьма характерным оказался этот хлам — кроме обрывков снастей и обломков рангоута, то тут, то там, особенно под самым фальшбортом, виднелись очищенные чайками и морскими ветрами до белизны кости и черепа, прикрытые истлевшими до ветхости тряпками, уже успевшими потерять под воздействием солнца и морского ветра свет. Кое-где остатки гардероба убиенных дополняли кожаные пояса и перевязи; они сохранились получше, но трогать их я пока не стал.

Только на полубаке я насчитал их не меньше дюжины скелетов, причём часть черепов были расколоты жестокими ударами; оружие, топоры с крючьями на обухах и недлинные, слегка изогнутые сабли во множестве валялись тут же. Я поднял один — грубая работа, ухватистая рукоять, обмотанная кожаным шнуром, иззубренное лезвие всё в пятнах ржавчины. Лишнее подтверждение, что происшествие — пожалуй, теперь можно говорить не только о кораблекрушении, но и о абордажной схватке — произошло не так уж давно.

Кроме сабель, топоров и абордажных полупик я увидел пару длинноствольных пистолетов. Замок на одном были кремнёвый, другой же, двуствольный, имел пару ударников, приспособленных под пистоны-брандтрубки — такие пистолеты были у нас в ходу в первой половине девятнадцатого века. На щёчках замков я разобрал клейма, видимо, изготовившего оружие мастера, но буквы были мне незнакомы.

Любопытно было другое — кроме обычных, человеческих черепов и костей, я обнаружил два скелета, принадлежавшие уже знакомым мне гребнеголовым. На этих, что примечательно, не было тряпок, зато имелась кожаная амуниция в виде поясов и широких, проклёпанных жёлтым металлом наручей. Из оружия при них были непривычной формы то ли кинжалы, то ли тесаки из непонятного, напоминающего стекло материала густо-зелёного цвета. Я вынул один клинок из костяной трёхпалой руки и едва не поранился — такой острой была его режущая кромка.

Что же это — гребнеголовые взяли на абордаж человеческий корабль? Или, наоборот, стали жертвой нападения? В любом случае, картина недавней трагедии вырисовывается — судно было застигнуто врасплох недалеко от барьерного рифа, и в пылу абордажной схватки его команда — как, впрочем, и нападавшие, — не заметили, как корабль вылетел на камни — вернее, на огромные заострённые коралловые глыбы, из которых риф и был сложен. Судно протащило, видимо, ветром, по рифам, проломило борт, после чего оно легло на бок, а людям и нелюдям на его борту стало не до рукопашной. Осталось понять, куда они делись — отсутствие шлюпок я заметил, ещё когда разглядывал остов корабля с маячной площадки. Но вот куда отправились те, кто в них спустились, к острову, или к другому судну, которое, конечно, было где-то поблизости — это был интересный вопрос. И чтобы попытаться найти ответ, хочешь, не хочешь, а придётся лезть под палубу, в люк, возле которого стоит, призывно виляя хвостом-бубликом собака Кара.'