Дэвид Геммел - Тёмный Принц
— Я не имею представления, где тут правда… пока что. Однако стража ворот сообщает, что никто не проходил мимо них. Часовые на внешних стенах не докладывали о криках или воплях. Но принц исчез. Ты опознал труп?
— Нет, — ответил Аттал. — Он разложился почти что в прах.
— Проверили рабов, кто из них отсутствует в доме?
— С чего ты решил, что это был раб? — спросил Филипп.
— Всё, что от него осталось, это туника. Это была дешевая ткань — слуга и тот бы оделся получше.
— Дельное замечание, — сказал Царь. — Проверь это, Аттал. Немедля! — добавил он, когда воин попытался заговорить. Аттал, с побагровевшим лицом, поклонился и вышел из тронного зала.
— Мы должны отыскать его, — сказал Филипп Пармениону. — Должны.
— Найдем, государь. Я не верю, что он погиб. Если это было причиной исчезновения, то мы бы уже нашли его тело.
Филипп поднял взгляд, его единственный зеленый глаз сверкнул диким светом. — Когда я найду тех, кто за это в ответе, они будут страдать так, как еще никто на свете не страдал. Я уничтожу их — и их семьи, и их город. Люди будут говорить об этом тысячи лет. Клянусь.
— Давай прежде найдем ребенка, — проговорил Парменион.
Царь, похоже, его не услышал. Почесывая слепой глаз, он поднялся с трона со сжатыми до побелевших костяшек кулаками. — Как это могло случиться? — процедил он. — Со мной? С Филиппом? — Парменион хранил молчание, надеясь, что убийственный гнев скоро пройдет. В этом состоянии Филипп был всегда непредсказуем. Спартанец не рассказал ему о персе, Парзаламисе, и заставил Мотака поклясться в сохранении тайны. Не важно, что думал Филипп, Парменион знал, что македоняне еще не готовы к войне с Персидской империей. Труп Парзаламиса тайно закопали в имении, и, хотя убийства трех головорезов не удалось скрыть от Царя, никто не знал, откуда они прибыли и кто их подослал.
Рана в бедре Пармениона зудела, пока он стоял и молча наблюдал за Царем, и он тщетно пытался почесать ее через льняную повязку. Филипп заметил это движение — и усмехнулся.
— Хорошая работа, Спартанец, — произнес он, и напряжение сошло с его лица. — Убить троих — это подвиг, вне всяких сомнений. Но сколько раз я советовал тебе поставить стражу в своем имении?
— Много раз, государь, и отныне я последую твоему совету.
Филипп снова расположился на троне. — Хвала богам, Олимпиады здесь нет. И я молю Зевса, чтобы мы разыскали ребенка прежде, чем весть достигнет Эпира. Не то она явится сюда как взбешенная Гарпия, грозя вырвать мне сердце голыми руками.
— Мы его найдем, — пообещал Парменион, добавив в свой голос уверенности, которой сам отнюдь не испытывал.
— Мне не стоило убивать часовых, — сказал Филипп. — Это было глупо. Думаешь, в этом было замешано чародейство?
— Мы многого не знаем, — ответил Парменион. — Кем был тот человек в спальне? Почему при нем был кинжал? Было ли его задачей убийство? И если да, то был ли он один? Что же до часовых… что они хотели сказать, говоря о звездах? В этом мало смысла, Филипп. Если бы мальчика убили, мы бы обнаружили тело. А так, зачем его похитили? Выкуп? Кто живет так долго, чтобы промотать такое состояние? Давай, в качестве аргумента, предположим, что вина лежит на олинфянах. Они не дураки. Знают, что войско Македонии обрушится на них с огнем и мечом; и земли Халкидики будут залиты кровью.
— Афины, — пробормотал Филипп. — Они готовы на всё, чтобы причинить мне боль. Афины… — Парменион вновь заметил отсвет в глазу, и заговорил очень быстро.
— Я так не думаю, — тихо сказал он. — Демосфен прекрасно разыгрывает твою тираниюи твои предполагаемые пороки. Его медоточивые речи соблазняют многие меньшие города. Как бы он выглядел, окажись детоубийцей? Нет. Если бы Афины подослали головорезов, их целью был бы ты, а не Александр. Что сказала ясновидящая, когда ты встретился с ней?
— Ах! — проворчал Царь. — Она старая дура. Походила вокруг кровати мальчишки, притворяясь, что говорит с духами. Но в конце концов ничего мне сказать не смогла.
— Но что-то же сказала?
— Она сказала, что душа мальчишки не в Македонии. В Аиде ее тоже нет. Скажи теперь, как это может быть правдой. Он исчез не раньше, чем полдня назад. Даже если его унес гигантский орел, он все равно был бы еще в Македонии в тот момент, когда она это говорила. Старая дряхлая карга! Но могу тебе сказать, она была в ужасе. Она дрожала, когда входила в его спальню.
— Тебе надо отдохнуть, — посоветовал Парменион. — Иди в постель. Отправь за одной из своих жен.
— Это последнее, что мне сейчас нужно, друг. Они с трудом сдерживают ликование в своих глазах. Мой сын и наследник пропал и возможно мертв. Они только и думают, как бы раздвинуть ноги и наделить меня новым. Нет. Я не стану отдыхать, пока не откроется правда.
Аттал зашел в тронный зал и поклонился. — Один раб пропал, государь, — сказал он с пепельно-серым лицом. — Некто Лолон, изготовитель сандалий из Метоны.
— Что о нем известно? — спросил Парменион, стараясь сохранять невозмутимый вид.
— Я выкупил его у пелагонийского командира несколько месяцев назад. Хороший был работник. Остальные рабы говорят, что он был тихим человеком, себе на уме. Больше мне ничего не известно.
— Что он делал в комнате моего сына? — вспылил Филипп. — Должна же быть причина.
— Он говорил Мелиссе — одной из моих девушек-рабынь — что у него была семья в Метоне. Его детей распотрошили, а жену увели в плен. — Аттал прочистил горло и тяжело сглотнул. — Думаю, он желал отомстить.
Филипп вскочил с трона. — У него должны были быть сообщники — иначе где тогдаребенок? Сколько других метонийцев ты привел во дворец?
— Ни одного, государь. Я и не знал, что он метониец, клянусь!
— Аттал не виноват, государь, — сказал Парменион. — Мы штурмовали много городов и наводнили страну рабами. Вот почему цена за одного человека сорок драхм, а не двести, как было всего три года назад. Почти что у каждого раба в Пелле есть причина тебя возненавидеть.
— Мне нет дела до их ненависти! — рявкнул Филипп. — Но ты прав, Парменион, Аттал невиновен. — Повернувшись к своему телохранителю, он похлопал мужчину по плечу. — Прости мой гнев, друг.
— Здесь не за что просить прощения, государь, — ответил Аттал, кланяясь.
Позже, когда Парменион сидел в одном из более сорока дворцовых покоев для гостей, к нему зашел Аттал. — Почему ты заступился за меня? — поинтересовался он. — Я не твой друг — и не стремлюсь им стать.
Парменион взглянул в его холодные глаза, ища напряжение в них и в морщинках его топорного лица, в мрачной линии его почти безгубого рта. — Это не вопрос дружбы, Аттал, — произнес он, — а скорее верности. Теперь же мне не по душе твое общество, и если тебе больше нечего сказать, то будь добр, оставь меня в покое.
