Донован Фрост - Копье Крома
Опять полет в лучах, водопадах, реках света. Внизу север, покрытый белой шалью снегов. Ванахейм. В фьорд, края которого напоминают челюсти оскаленного морского чудовища, входят корабли, звучит гулкое эхо, отражающее от стен фьорда приветственный клич рога. Атли с дружиной сходит на берег. На берегу восторженно орет толпа, группа старейшин и военных вождей идет навстречу Атли и его воинам.
Горы. Сверкание ледников, пышные, завораживающие в своем грозном движении вниз – лавины. По перевалам текут стальные реки. Видение тускнеет, затем вновь расцвечивается красками – постаревший, изрядно располневший Атли на боевом жеребце указывает рукой на огромный белокаменный город, на башнях которого трепещут незнакомые стяги, а по стенам скачут, как осы по сотам, черные точки. Стальные реки, стекая с перевалов, тянутся к воротам, на которых серебряный геральдический зверь расколот надвое: в распахнутые створки вливаются потоки людей, животных, телег.
Город пылает, по улицам его носятся конные фигуры в рогах, шлемах не с тусклыми факелами в руках. Мечутся и пешие, без доспехов фигуры, за ними, словно волки за зайцами, гоняются белоснежные псы-убийцы.
Атли. Рыжая борода куда-то исчезла, кудри седы, на голове его сияет массивная корона, у ног – громадный пес, зевает и чешется, к резной ручке трона прислонен могучий топор.
– Кром! Этому не бывать! – закричал во сне киммериец и открыл глаза. Над ним навис Эйольв, обеими руками держа одну из самых жутких на вид железяк из разоренной кузницы. Конан одним плавным движением вскочил и придержал обеими руками поднятые локти пажа, а коленом от души засадил тому в живот.
Кисти Эйольва разжались, и железяка упала в снег, сам он застонал и согнулся. Конан собрался было дернуть его на себя и швырнуть в угол кузницы, но вместо этого он тряхнул головой и рассмеялся.
– Ну ты и болван, аквилонец. Не мог, что ли, удушить или кинуть в меня чем-нибудь? Пока ты замахивался, я увидел три сна, и в одном из них уже вогнал тебе в брюхо нож.
Киммериец отшвырнул от себя стонущего Эйольва и потянулся, как кот, радостно скаля зубы солнцу.
– В следующий раз обязательно удушу, – прохрипел паж и тут закашлялся, помял руками живот, на губах его появилась пена, и его вырвало прямо на снег.
Конан, с интересом наблюдавший за ним, расхохотался еще громче, хлопая себя руками по бедрам:
– Э, да ты полптицы уже умял. Я смотрю, южанин, наши пустоши и снега сделали из тебя мужчину – ты сожрал все, что мог сожрать, и решил кого-нибудь убить. Я потом у наших костров буду рассказывать, что взял в плен достойного аквилонца.
Эйольв к тому времени отполз в сторону, вытер лицо снегом и вскочил, сжимая кулаки. Губы его были плотно сжаты и белы, как у мертвеца.
Конан встрепенулся, хохотнул и принял потешную стойку, какую принимают в придворных дуэлях – сильно согнув переднюю ногу, отставив заднюю, подняв к небесам левую руку и далеко выставив вперед правую. В этой нелепой позе он не смог удержать равновесие и повалился в снег, грязно ругаясь.
Эйольв оторопел было, но затем глаза его сузились, он что-то заорал и кинулся на Конана. Тот уже откатился в сторону и поднялся, отряхиваясь, как медведь после купания. А паж совершил два прыжка, скривился, вновь взялся за живот и сел на корточки. Конан вскрикнул с притворным испугом и метнулся к ближайшему дому, на бегу крича, что зарежет аквилонца, если тот заблюет ему недавно украденную меховую накидку.
Пока Эйольв боролся с приступами подступившей дурноты, раскачиваясь на корточках, Конан резво обежал вокруг дома. Он собирался подкрасться к аквилонцу сзади и дать ему хорошего пинка. Но тут он почувствовал в плече жжение и автоматически провел пальцами по этому месту.
Пальцы были в крови, Конан задумчиво облизал пальцы. Он точно помнил, что на этом плече не было ни царапины, да и Эйольв не мог его зацепить. Тут ему вспомнилось давешнее видение.
– Кром! Это смерть коснулась меня своими когтями! – проговорил киммериец и вмиг покрылся липким потом.
Все-таки он был дикарем, и его дикарская натура весьма и весьма серьезно относилась к таким вещам, как вещие сны и раны, появляющиеся на теле после пробуждения.
Он прислонился спиной к стене и, с наслаждением ощущая, как за ворот ему сыплются потревоженные снежные комочки, остужая тело, попытался вспомнить подробности того сна.
Грозный голос рока звал его на поле брани – только кровная месть могла отсрочить вызов Ритуала Кровавого Копья, и этот долг уже был уплачен. Раз уж ему попалась на пути та самая деревня, следовало уплатить долг крови и спасшему его охотнику. Оставался еще Атли.
На него указало само верховное существо, авторитет которого в пустошах был непререкаем. Однако, рассудил молодой Конан со свойственной ему простотой, сны есть сны, – может присниться баранья лопатка, а может – девичья нога.
Если цивилизованные люди огромное значение придавали личности, то простые варварские установления пользовались совершенно другими понятиями: кровь, земля, род, племя, семья, дружина. Конечно, если бы Атли попался Конану где-нибудь в укромной лощинке, то тану бы несдобровать, однако сам факт того, что он возглавил поход, еще не делал его главным виновником гибели киммерийских деревень.
Убийства, подлые и кровавые, совершили ваниры, конкретный народ, конкретная кровь и семя, еще точнее – конкретный мужской союз – ванирская наемная дружина. Этим сообществам Конан отплатил сполна.
Он и дальше собирался убивать ваниров где только их ни встретит, однако не делая из этого главной цели своей жизни.
И уж по крайней мере не его вражде с ванирами было отменять распоряжения, данные всему народу Ритуалом Копья – тут уж все бросай и беги спасать саму киммерийскую землю, во имя Крома!
Он собирался по возможности уничтожить или по мере сил – потрепать погоню, которая по его расчетам должна липнуть на захваченного аквилонца как осы на мед, а затем следовать в пустоши и в рядах объединенных киммерийских кланов загонять наглого аквилонского льва назад, за рубежи гандерландских поселений.
Однако сон…
В голове Конана стали всплывать картины видения, из которых он заключил, что Кром доволен его уплатой кровавой виры, доволен его дальнейшим планом, но что-то связанное с ванирским вождем все сверлило и сверлило сознание киммерийца.
Конан поплотнее закрыл глаза и попытался сосредоточиться на лице Атли. Вот он вспомнил черты его лица, виденные мельком, из кустов, во время ночных визитов в лагерь наемников. Вот – воображение начало дорисовывать рыжую бороду, шрам под правым глазом, заставляющий ванира неприятно щуриться.
