Филип Пулман - Северное сияние
Пантелеймон зашептал Лире на ухо:
– Пока она стояла здесь, ее деймон вышел из нашей спальни. Он шпионил. Он знает про алетиометр!
Лира подумала, что он, скорее всего, прав, но делать было нечего. Что этот профессор сказал о Жрецах? Она поискала его взглядом, но в ту секунду, когда увидела его, к нему подошел швейцар (одетый слугой по случаю приема) и еще какой-то человек: один из них тронул профессора за плечо, что-то тихо сказал, и профессор, побледнев, последовал за ними к выходу. Заняло это не больше трех секунд, и сделано было так аккуратно, что никто ничего не заметил. А Лира встревожилась и почувствовала себя незащищенной.
Она слонялась по двум большим комнатам, занятым гостями, почти не прислушиваясь к разговорам вокруг, почти не интересуясь вкусом коктейлей, которые ей запрещалось пробовать, и все сильнее нервничала. Ей не приходило в голову, что за ней кто-то может наблюдать, пока над ней не наклонился швейцар:
– Мисс Лира, джентльмен у камина хотел бы с вами поговорить. Это лорд Бореал, если вы не знакомы.
Лира взглянула в ту сторону. Прямо на нее смотрел могучий седой мужчина, и, когда их глаза встретились, он кивнул и поманил ее.
Нехотя, но уже слегка заинтересовавшись, она подошла.
– Добрый вечер, дитя, – сказал он. Голос у него был спокойный и властный. Кольчужная голова и изумрудные глаза его деймона-змеи блестели под светом хрустальной лампы на стене.
– Добрый вечер, – сказала Лира.
– Как поживает мой старый друг Магистр Иордана?
– Благодарю вас, очень хорошо.
– Я полагаю, им было грустно прощаться с тобой.
– Да, грустно.
– А миссис Колтер задает тебе много работы? Чему она тебя учит?
Лира чувствовала себя неловко, в ней проснулся дух противоречия, и в ответ на свой покровительственный вопрос лорд не услышал ни правды, ни обычной для Лиры выдумки. Она сказала:
– Мне рассказывают о Частицах Русакова и о Жертвенном Совете.
Его взгляд мгновенно сфокусировался на девочке, как фокусируется луч фонаря. Он просто ел ее глазами.
– А не расскажешь ли, что ты уже узнала? – спросил он.
– Они проводят эксперименты на Севере, – сказала Лира, дерзко отбросив всякую осмотрительность. – Как доктор Грумман.
– Продолжай.
– У них есть особые фотограммы, на которых видна Пыль, и взрослый человек на них притягивает свет, а ребенок не притягивает. По крайней мере, слабее.
– Это миссис Колтер показала тебе такой снимок?
Лира замешкалась, потому что тут была уже не ложь, а что-то другое, в чем она еще не натренировалась.
– Нет, – сказала она после минутного замешательства. – Я видела его в Иордан-колледже.
– Кто тебе его показал?
– Вообще-то он показывал не мне, – призналась Лира. – Я просто шла мимо и увидела. А потом моего друга Роджера похитил Жертвенный Совет. Но…
– Кто показал тебе снимок?
– Мой дядя Азриэл.
– Когда?
– Когда в последний раз был в Иордан-колледже.
– Понимаю. А что еще тебе удалось узнать? Ты, кажется, упомянула Жертвенный Совет?
– Да. Но об этом я не от него услышала, я услышала здесь.
«Это чистая правда», – подумала она.
Он пристально смотрел на нее. Она отвечала ему самым простодушным взглядом. Наконец он кивнул.
– Видимо, миссис Колтер решила, что ты уже годишься ей в помощницы. Интересно. Ты уже участвуешь в работе?
– Нет, – сказала Лира. О чем он говорит? Пантелеймон расчетливо принял самый невыразительный облик, мотылька, и не мог выдать ее чувства; сама же она была уверена, что сумеет сохранить невинный вид.
– А она сказала тебе, что происходит с детьми?
– Нет, этого она не сказала. Я только знаю, что это касается Пыли и они – вроде как жертва.
И это опять-таки не совсем вранье, подумала она; ведь она не сказала, что об этом ей говорила миссис Колтер.
– Жертва – пожалуй, слишком громкое слово. То, что делается, делается и для их блага, и для нашего. И, разумеется, все они приходят к миссис Колтер добровольно. Вот почему так важна ее роль. Надо, чтобы они хотели в этом участвовать, а перед ней какой ребенок устоит? И если она хочет привлекать их с твоей помощью, тем лучше. Меня это радует.
Он улыбнулся ей, как миссис Колтер: как если бы у них была своя тайна. Она вежливо улыбнулась в ответ, и он отвернулся, заговорил с кем-то другим.
Она чувствовала, в каком ужасе Пантелеймон, и он чувствовал, насколько она испугана. Ей хотелось уйти и поговорить с ним наедине; ей хотелось убежать из этой квартиры; ей хотелось обратно в Иордан-колледж, в обшарпанную спаленку на Лестнице 12; ей хотелось найти лорда Азриэла…
И, словно в ответ на это последнее желание, она услышала его имя и подошла поближе к беседующим – под предлогом того, что ей надо взять с подноса на столике бутерброд. Человек в лиловой одежде епископа говорил:
– Нет, я думаю, теперь довольно долго лорд Азриэл не будет доставлять нам хлопот.
– И где, вы сказали, его держат?
– В крепости Свальбарда, насколько я знаю, под охраной панцербьёрнов, знаете, – бронированных медведей. Страшные существа! Ему не сбежать от них, проживи он хоть тысячу лет. В общем, я думаю, путь свободен, почти свободен…
– Последние эксперименты подтвердили мою всегдашнюю мысль, что Пыль – это эманация темного начала, и…
– Мне слышатся отзвуки Заратустровой ереси?
– Некогда считавшейся ересью…
– И если мы сможем выделить темное начало…
– Свальбард, вы сказали?
– Бронированные медведи…
– Жертвенный Совет…
– Дети не страдают, я уверен в этом…
– Лорд Азриэл в заключении…
С Лиры хватило. Она повернулась и, двигаясь тихо, как мотылек-Пантелеймон, ушла в свою спальню и закрыла дверь. Шум вечеринки стал приглушенным.
– Ну? – шепнула она, и он снова превратился в щегла.
– Ну что, бежим? – шепнул он.
– Конечно. Пока тут столько людей, нас не сразу хватятся.
– Он заметит.
Пантелеймон имел в виду деймона миссис Колтер. При мысли о золотом зверьке Лира похолодела от страха.
– В этот раз я с ним сражусь, – храбро сказал Пантелеймон. – Я могу меняться, а он не может. Буду меняться так быстро, что он меня не удержит. Увидишь, я его одолею.
Лира рассеянно кивнула. Что ей надеть? Как выбраться незамеченной?
– Ты полетишь на разведку, – прошептала она. – Увидишь, что путь свободен – сразу бежим. Будь мотыльком, – добавила она. – Помни, как только отвернутся…
Лира приоткрыла дверь, и он выскользнул наружу, темной тенью на фоне освещенного розовой лампой коридора.
