Дэвид Геммел - Тёмный Принц
— Он не должен жить, — прошептал Парзаламис.
— Я в этом не участвую, — ответил Мотак, встал и прошел к двери. Выйдя в сгущающиеся сумерки, он огляделся. В пределах видимости не было ни души, и он вернулся в помещение. Свет потускнел, и Мотак зажег три светильника. — Убить ребенка будет безумием. Гнев Филиппа будет неуемным.
— Это правда. Но мы сможем решить, куда будет лучше направить такой гнев. В Афинах оратор Демосфен горячо высказывается против Филиппа. Если наемные убийцы окажутся проплачены Афинами, тогда Филипп двинется на юг, так?
— Ничто его не остановит, — согласился фивянин.
— И, общеизвестно, что центральная Греция является могилой для любых амбиций. Все великие полководцы погибали там.
— Как будет сделано это дело?
— Всё уже началось. Метонский раб по имени Лолон убьет дитя; ему уже за это заплатили два афинянина, состоящие у нас на службе. Его, конечно же, схватят живым, и он признается, что получил плату и инструкции от Демосфена, потому что он в самом деле считает, что так оно и есть.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Двум афинянам поручено бежать из Пеллы на север. Этого никто не ожидает. Ты укроешь их здесь на несколько недель. После этого они отправятся в Олинф.
— Ты многого просишь, — сказал ему Мотак.
— Согласен, дорогой Мотак, но ведь мы — как ты знаешь — и платим тоже много.
Парменион сидел в западном алькове своего андрона, глаза его следили за пчелой, которая приземлилась на цветущую желтую розу. Бутон медленно наклонился, когда пчела забралась в него в поисках пыльцы.
— Это всё, что он сказал? — спросил спартанец.
— Разве не достаточно? — ответил вопросом Мотак.
Парменион вздохнул и встал, разминая спину. Три года ушло на то, чтобы внедрить Мотака в персидскую шпионскую сеть, и вот наконец это стало оправдывать все труды. Поначалу они относились к нему с недоверием, зная, что он друг Пармениона. Потом постепенно, поскольку всякая выдаваемая им информация оказывалась правдой, ему стали доверять больше. Но чтобы внезапно поведать ему такой важный секрет — это требовалось проверить. — Я заплачу слуге, чтобы присматривал за Александром, и выставлю дополнительную стражу в саду под его окном.
— Но ты должен рассказать Царю, — вставил Мотак.
— Нет, это будет неразумно. Персия до смерти боится, что — в конечном счете — Филипп поведет свои войска в Азию. Это делает его непредсказуемым. Нападение на Филиппа во время Празднества — олинфяне не предприняли бы ничего столь поспешного. Нет, то были персы, и я не думаю, что будет разумным рассказать об этом Филиппу. Но в равной степени я не хотел бы, чтобы Парзаламис узнал, что ты не предатель.
— Почему это так важно? — спросил фивянин.
Парменион усмехнулся. — Не хотел бы найти тебя с кинжалом между ребер. И у меня нет ни малейших сомнений в том, что Персия однажды станет нашим противником. Это одно из богатейших царств мира — а Филипп безрассудно тратит деньги из казны. Несмотря на все захваченные нами копи и города, у Македонии по-прежнему недостаточно средств, чтобы заплатить войскам. Нет, Персия — это главный приз, вот почему крайне важно наладить связи с Парзаламисом. Но как нам спасти принца — не скомпрометировав тебя?
— Может, с метонским рабом произойдет несчастный случай — сломает шею? — предложил Мотак.
Парменион покачал головой. — Слишком подозрительно. А афиняне — которых мы даже не знаем по именам — наймут кого-нибудь другого. Это деликатная проблема. Но я поработаю над ее решением.
— Он намекнул, насколько быстро Лолон нанесет удар. Это может быть и сегодня ночью! — сказал Мотак.
— Да, — ответил Парменион, пытаясь удержать голос ровным, чтобы не выдать внезапным всплеском эмоций свое беспокойство. — Я выезжаю в Пеллу завтра. А теперь скажи мне, как там Титанов жеребенок?
— Хорошо питается молоком кобылы. Он силен. Выживет.
— Хорошо. Теперь можешь отправиться домой и отдохнуть. А я буду думать.
Мотак встал. — Эта игра становится всё сложнее, мой друг. Меня это беспокоит.
— Меня тоже. На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым.
Когда фивянин ушел, Парменион вышел в сад и встал у мраморного фонтана. В центре фонтана стояли три статуи, изображавшие Афродиту, Богиню Любви, Афину, Богиню Мудрости и Войны, и Геру, Царицу Богов. Меж ними стоял красивый юноша с яблоком в руке.
"На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым."
Юношей был Парис, Принц Трои, и три богини велели ему отдать яблоко прекраснейшей из них. Парменион посмотрел на каменное лицо юнца, читая эмоцию, которую скульптор столь искусно запечатлел на нем. Это была растерянность. Если он отдаст яблоко одной, то другие возненавидят его и не успокоятся, пока не добьются его смерти.
"На кон поставлены целые царства, и теперь ничто не будет простым."
Парис отдал приз Афродите, и она вознаградила его, сделав так, что прекраснейшая женщина на свете полюбила его. Его счастью не было предела. Но женщиной той была Елена, жена Менелая, Царя Спарты и Афин, союзника Геры, которая внушила ему мысль собрать войска всей Греции, дабы добиться возмездия. Парис увидел, как его город был завоеван, его семья — вырезана, а сам он был забит до смерти, пока Троя пылала.
Глупый мальчишка, подумал Парменион. Ему следовало наплевать на красоту и вручить яблоко сильнейшей. И как вообще Парис мог подумать, что одна только Любовь могла его спасти? Отогнав такие мысли прочь из сознания, он стоял у бассейна до заката, сосредоточившись на проблеме, которую создал ему Парзаламис.
Слуги принесли ему еды и вина, так и оставленные им нетронутыми на мраморной скамейке, на которой он расположился под цветущим деревом, в тени от заходящего солнца. Часы летели, а он всё никак не мог отыскать решения, и это его начинало бесить.
Сходишь с ума, сказал он себе. Подумай о своих днях с Ксенофонтом, о советах, которыми столь щедро делился афинский генерал.
"Если проблему невозможно решить лобовой атакой," — говаривал Ксенофонт, — "то попробуй атаку с фланга." Парменион улыбнулся воспоминанию.
Хорошо, подумал он. Обдумаем всё, что у нас есть. Персы желают убить Александра. Они назвали Мотаку две причины. Во-первых, их маги считают, что он проклят. Во-вторых, если Афины окажутся замешаны в убийстве ребенка, это направит Филиппа по пути отмщения. Какими фактами я располагаю? — спросил он себя.
Имя убийцы.
Он сел прямо. Почему Парзаламис выдал имя? Почему не сказал просто, что какой-то раб был нанят? Так было бы безопаснее. Может быть, ошибка? Нет, Парзаламис был слишком лукав, чтобы пасть жертвой болтливого языка. Ответ пришел внезапно и удивительно легко — они всё еще проверяли Мотака. Парзаламису не нужно было убежище для афинян. Что ему было нужно, так это знать, можно ли доверять его лучшему македонскому шпиону. Но сказать ему о готовящемся убийстве всё-таки было рискованно, потому что если эти сведения достигнут Филиппа, то он незамедлительно пойдет войной на Персию.
