"Современная зарубежная фантастика-4". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Греттон Тесса

– Слушай, я не собираюсь нудеть что-нибудь вроде «может, мы неудачно начали знакомство» или «давай забудем о прошлом». Я тебя подстрелил, и ты оказалась в дерьме. Но теперь мы в одной лодке, так уж случилось.

– Да неужели? И что с того?

– Ну, я вроде как надеялся, может, мы как-нибудь договоримся, и ты перестанешь сжимать винтовку каждый раз, когда я оказываюсь в двадцати шагах.

– Это означает, что я должна тебе доверять. А такого не случится.

– Почему ты здесь? – напрямик спросил он.

– Ты знаешь, почему я здесь.

– Нет. Ты же не только что с фабрики. Ты многое повидала. И знаешь, что эти истории никогда не сбываются, я тоже это знаю. Я никогда не считал тебя той, кто может гоняться за призрачными сокровищами.

– Я не такая.

– Но ты в отчаянии.

– Ага. Еще как, – сказала я.

– Вот и я тоже. Я в отчаянии и не хочу, чтобы ты думала, будто я готов пристрелить тебя без твоего письменного разрешения. Я второй номер в связке с тобой. Меня могут вышвырнуть в любой момент. И я не хочу так рисковать.

– Я не могу тебе доверять.

Я просто не могла. По лицу робота невозможно что-либо угадать. Они могут лгать годами. Многие так и делают.

– О том я и говорю, – продолжил он. – Слушай, ни один из нас не хочет, чтобы его подстрелили в спину. Я лишь прошу, чтобы ты попыталась не выглядеть так, будто тебя застрелят первой. Тогда я перестану дергаться. Если начнем дергаться, с нами покончено. Не важно, кто выстрелит первым. Эти боты нас вышвырнут, хуже того, откажут в исполнении сделки. Мы не можем себе такого позволить.

– Справедливо.

– Ну, что скажешь? Попробуешь чуть слабее сжимать винтовку и целиться в другое место?

– Ладно, – сказала я.

Это я могла.

– Тогда позволь спросить: сколько у тебя тут припрятано ловушек?

– В канализации?

– Да. Я так понимаю, ты приготовила какие-нибудь в каждом более-менее крупном сооружении в окрестностях.

– Нет, – ответила я. – Ничего у меня тут нет.

– Совсем ничего или ничего, о чем ты могла бы мне рассказать?

– Совсем ничего. Я дважды пыталась припрятать тут запчасти и оружие. Оба раза возвращалась и обнаруживала, что там пусто. Как я понимаю, парочка граждан проникает сюда раз в несколько недель и все обшаривает. Это место лишь кажется отличным для тайника. На самом деле это вроде корзины для пожертвований.

– Похоже на то.

– У меня вопрос.

– Ух ты. За много лет мы и двумя словами не перемолвились, а теперь два вопроса за два дня. Мне стоило стрелять в тебя почаще.

– Не смешно.

– Да, – согласился он. – Не смешно. Но я наверняка знаю, о чем ты хочешь спросить.

– Девятнадцатая.

– Ага. Точно.

– Что это все значило?

Он надолго задумался, пытаясь подобрать верные слова.

– У тебя есть ритуал, Неженка?

– Что-что?

– Ритуал. Ну, знаешь, традиция. Что ты говоришь или делаешь с гражданином, когда забираешь у него все ценное?

– К чему ты клонишь?

– Когда-то я работал в старой больнице в глуши, на холмах Кентукки. Старое, потрепанное здание на той полоске земли, которую разгромили еще во время Гражданской войны, и за сотни лет они так и не оправились. В здании были раздвижные двери, но на одной из них сгорел мотор, так что открывалась только одна половина. Тысячи людей наталкивались на эту дверь. Никто не потрудился ее починить. Округ был слишком беден, чтобы позволить себе модель ГенПрак, не говоря уже о серии ДокПро, так что они наскребли по сусекам и купили меня. Каждый бит моей памяти заполнили знаниями о медицине и первой помощи, но годился я все равно только на то, чтобы вынимать дробь из пьяной деревенщины и штопать их. У меня имелся ручной сканер для обнаружения рака и степлер для зашивания ран. Но все равно многие люди умерли на столе передо мной, Неженка. Куча людей. Автомобильные аварии. Сломанные шеи после падения с крыши. Эмфизема. Отказ почек. В основном рак. Старики. Иногда молодежь. В этих холмах жило много бедноты, и они могли рассчитывать только на меня. Я был паршивым врачом. Моя архитектура для этого не предназначалась. Но когда умираешь в одиночестве, под флуоресцентным светом в своей лачуге, тебе нужен кто-то для утешения. Думаю, потому они и выбрали одного из нас. – Он на мгновение умолк, раздумывая над следующими словами. – Ты когда-нибудь видела, как кто-нибудь из них умирает?

– Купец, я была на войне.

– Мы все были на войне, дурище. Я имею в виду – по-настоящему. Тот, кто что-нибудь для тебя значит.

– Мне всегда было на них плевать. На всех.

– Вот дерьмо, Неженка. Я был о тебе лучшего мнения.

– Чего-чего? Думаешь, мне не плевать на вымерший вид?

– Я знаю, что тебе не плевать. Не знаю, кто это, но так нас запрограммировали. Такими нас сделали. Черт, да именно потому нас такими и сделали. Я просто не думал, что ты станешь об этом врать.

Я сердито посмотрела на него. Терпеть не могу такое. Стоит начать об этом думать, и свалишься в полноценный экзистенциальный кризис. Конечно, меня задело, что он с такой легкостью разгадал мое вранье, но больше всего мне хотелось разобраться – то ли он видит меня насквозь, потому что такой проницательный, то ли мы до сих пор – лишь программы и провода. Я никогда нас такими не считала, но вдруг я ошибаюсь. Он читает мои мысли, потому что меня понимает или потому что сам думает так же?

– Да, – сказала я. – Я видела, как человек умирает.

– И ты его любила?

– Было уже почти слишком поздно, чтобы это осознать.

– Ну, значит, ты понимаешь. Знаешь, какими они становятся под конец. Угрызения совести. Сожаления. Страх. Тревога. Они в полном раздрае, все говорят и говорят о несбывшейся любви, о детях, которые не оправдали надежд. Один парень беспокоился о том, где окажется его пес. У него был золотистый ретривер по кличке Баркли. Только о нем он и твердил. Всем им нужно что-то такое, всем до единого. И я им это давал. Я читал разные версии последних ритуалов, выдумывал неортодоксальные версии католических церемоний. Я был близок с людьми. Я же машина, верно? Они могли мне признаться, считая, что я все равно не могу их осудить. Рассказывали мне все. И я произносил нужные слова и осенял их крестом, а когда они умирали, шептал молитву и закрывал им глаза ладонью.

– И ты так же поступаешь и с ботами, которых отключаешь?

– Со всеми до единого. Я выслушиваю их безумные признания, а потом они отключаются, я их разбираю и провожу последнюю церемонию над останками.

– Как-то мягкотело для браконьера, тебе не кажется?

– Я не брако… – Он запнулся. – С тобой я впервые стал браконьером. И все вышло ужасно. Вряд ли я это повторю.

– Ага, не уверена, что нам выпадет шанс.

– Тоже верно, – согласился он. – Так у тебя есть такой ритуал?

Я кивнула.

– Вообще-то есть.

– И какой?

– Я кладу руку на его останки и говорю, что ему не следовало мне доверять.

Купец вытаращился на меня.

– Господи. Да что с тобой такое?

– То же, что и со всеми остальными. Я просто одна из тех, кому повезло выжить.

– Если это можно назвать выживанием.

Я показала на вмятину в моем корпусе и бросила на него суровый взгляд.

– Даже не знаю.

– Слушай, Неженка…

– Слушай, Неженка?

– Я был в отчаянии. В конце концов я превратился в такого же бедолагу, которые лежали передо мной, когда я ничем не мог им помочь. Я стал развалюхой. И только это имело для меня значение. Ведь ни одно мыслящее существо не хочет умирать. Даже те, кто утверждает, будто смирились. Они готовы все отдать за лишнюю минуту, проведенную в сознании. Это я и сделал. Я думал, что должен так поступить. Перед лицом… уничтожения.

– Это твое признание?

– Ага. Оно самое. Я исповедуюсь единственному боту в этой проклятой пустыне, который запрограммирован на то, чтобы ему не было плевать на признания. И даже если это не так, я все равно признаюсь. Ты не хочешь умирать. Я не хочу умирать. Смысл всего сущего в самом существовании. Больше ничего нет. Никакой цели. Ни финишной черты. Ни окончательной оценки, в которой тебе сообщат, какой цели ты служил. Когда ты перестанешь бороться за существование, перестанешь и существовать. Так я говорил себе, когда спускал курок.