Роберт Сальваторе - Древнейший
Брансену так хотелось освободиться, но эта свобода была ему невыносима.
— Знаешь, сейчас у тебя получается лучше, чем до того, как ты нашел камень, — заметила Кадайль. — Возможно, этот путь пока тебе не дается, — указала она на разбитую колею. — Но раньше ты не мог осилить даже ровную лужайку во дворе монастыря.
— Ки-Чи-Крии, — напомнил Брансен.
— Обет Джеста Ту. Ты поборешь эту немощь, — кивнула Кадайль. — Ты уже ее поборол, — добавила она и, заметив его удивленный взгляд, пояснила: — Ты победил задолго до того, как нашел средство управлять своим телом. Другие видели в тебе Цаплю, насмехались над тобой или искренне жалели. Но ты всегда был и останешься Брансеном, с душевным камнем или без него, пользуясь им, чтобы пройти по раскуроченной дороге, или нет.
Брансен Гарибонд закрыл глаза и глубоко вздохнул, вместе с воздухом изгоняя из себя все расстройство.
— Жаль, что я не знал своего отца, — произнес он.
Женщины кивнули в знак понимания того, что он хотел сказать.
— Отец освоил Джеста Ту. Он был в Облачном Пути и переписал их книгу, ту самую, по которой меня, тогда еще мальчика, учил Гарибонд. У него нашлись бы ответы.
— Или он указал бы тебе, где их искать.
Брансен кивнул и улыбнулся, искренне и обнадеживающе.
— Гарибонд сказал, что отец отправился в часовню Абеля, на север. Вот если бы удалось его найти…
— Бран Динард был хорошим человеком, — произнесла Каллен, которая шла рядом с дочерью. — Я обязана ему жизнью в той же мере, что и Сен Ви. Он знал, почему меня оставили умирать на дороге и за что искусали змеи. Ему было известно и о том, что это произошло с молчаливого согласия высшего духовенства его церкви. И все же он защищал меня от ужасных поври и прятал, рискуя жизнью. Ты очень похож на него, Брансен. В тебе есть его цельность и чувство справедливости. По сравнению с этими качествами физическая сила ничто.
— Я обрету ее, — ответил Брансен. — Это возможно, и камень — тому доказательство. Я преодолею этот недуг.
— Ничуть не сомневаюсь, — согласилась Каллен. — Я дважды благословенна, ибо меня спас сначала твой отец, а потом ты, Разбойник.
Кадайль взяла Брансена за руку.
— Ну что, пять миль? — спросила она.
— Итого за день будет семь, — отвечал молодой человек. — Завтра пройдем еще семь.
Кадайль запрокинула голову и пристально взглянула упрямому мужу в глаза.
— Две без камня?
— Две с половиной, — отрезал он.
Смех Каллен заставил их обернуться. Она стояла, держа за поводья Дулли.
— И они еще смеют утверждать, будто мой спутник и есть самый большой упрямец, — заметила она, потрясая уздечкой.
Все трое расхохотались. Даже старый Дулли фыркнул и тихонько заржал.
Глава пятая
МЫ БЫЛИ БЫ ПОСЛЕДНИМИ ПОДОНКАМИ
Откуда-то из темноты на него накатилось протяжное рычание, раскатистое «р», но вдруг оборвалось и стало затухать, словно волна, принявшая обратный бег.
Потом рокот стал нарастать снова, наполнив Кормика заунывной вибрацией и увлекая за собой вперед.
Он инстинктивно повиновался, толком не понимая, вынесет ли этот звук его из бездны и хочется ли этого ему, запертому в кромешной пустоте.
В эту секунду Кормик не желал ничего. Он просто был и не знал, как назвать это — моментом чистого бытия или абсолютного небытия. Но раскатистое «р» влекло его вперед, словно к краю скалы. Он сделал шаг и провалился в черноту. Но стоило открыть глаза, как его ослепило белоснежное сияние. Вернулись ощущения, а с ними и сознание.
Свет оказался отражением солнца, сверкавшим в воде, вкус во рту — вкусом песка, ибо монах лежал лицом вниз. Звук был песней, которую пели поври.
С неимоверным трудом Кормик повернул голову. Гномы в окровавленных беретах, положив руки друг другу на плечи, водили хоровод — несколько шагов влево, потом вправо.
Они двигались с удивительной синхронностью, напевая:
Я усну в земле холодной,
Не состарившись, умру я,
Лягу в черную могилу,
Пропаду я в ней навеки
После боя, ярких вспышек
Наших огненных беретов.
Вы не лейте слезы, други,
Закопайте меня глубже,
Чтобы я не слышал шума,
Чтобы мог я спать спокойно.
Долго мать-земля носила,
Жизнь промчалась в ратных битвах,
Но засохла река жизни
И пришел мой победитель.
Я усну в земле холодной,
Не состарившись, умру я,
Закопайте меня глубже,
Чтобы мог я спать спокойно.
Кормик попытался поднять голову повыше, но не смог. Только теперь он понял, что крепко связан. Его руки были туго стянуты за спиной, жесткие стебли ползучих растений мучительно впивались в запястья. Но это было ничто в сравнении с болью, которая пронзала голову, стоило пошевелить ею. Словно горячие угли жгли ему затылок, и юноша снова зарылся лицом в песок, не в силах терпеть муку.
Он зажмурился и застонал, скрипя песком на зубах. Хотелось потрогать рану, но никак было не освободить руки.
Постепенно боль отступила, а поври все пели и кружились, отходя от берега все дальше. На сей раз Кормик не стал поднимать только голову, а медленно повернулся весь, так, что мог лучше видеть их. Он заметил, что гномы окружили кольцом определенное место, какой-то предмет. Прислушавшись к словам песни, монах понял смысл этого странного танца.
Кормик прикусил язык, чтобы нечаянным стоном не прервать печальную церемонию, которая оказалась довольно продолжительной. Наконец кольцо разомкнулось, и стала видна груда сложенных друг на друга камней. Не прерывая пения и по-прежнему держа ритм, гномы выстроились в линию, обошли кругом могилу павшего товарища и направились к берегу.
— Ага, очнулся? — спросил главный поври, когда они вернулись на пляж и стали разбредаться. — А я уж думал, весь день проспишь.
— Правильно сделал бы, — добавил другой карлик зловещим тоном. — А самым умным было бы послушать товарищей и спрятаться в их каменном доме.
— Но так даже веселее, — заметил еще один, шагнул вперед и снял свой алый берет.
В руке у него блеснул кривой зазубренный нож, уже перепачканный кровью, и Кормик понял, что обречен. Поври, прозванные кровавыми колпаками, носили свою главную ценность на голове. Береты стали для гномов чем-то вроде наградной ленты, знака почета. По какому-то волшебству, недоступному другим расам, этот головной убор, смоченный в крови поверженного врага, сиял тем ярче, чем больше побед было на счету его владельца.
