Елена Чернышева - Волчье племя
Покуда Сладушка не родилась, Оленя мало внимания обращала на гнев новой родни. Покуда одна томилась среди чужих недобрых людей — все равно было: жить или умереть, потому как счастья без Искорки ей не виделось. Но когда дочка на свет появилась — другое осмысление жизни пришло! Появилась и цель: Сладушкино счастье. Хотелось, чтобы Сладушку любили все: отец, тетки, бабушка. Чтобы вся жизнь Сладушки была светлым праздником! Чтобы не приближалась к ней Доля Горькая в дырявом корыте…
Ласкова стала Оленя ко всем, покорна да услужлива. Кротостью, послушанием, работой от зари до зари старалась заслужить доброе расположение домашних. Да куда там! Быстро избаловались свекровь с золовушками, сами уже на Оленю все валили — самое трудное, самое грязное — ни минуты отдыха не давали, да еще и покрикивали, да ругали пуще прежнего.
Недоволен был Клемень, что не сына первенцем родила ему Оленя, и другие за ним тоже не довольны были. Безрадостным оказалось Сладушкино детство.
У Беляны и Зоряны — по сыну, а у Голубы — даже два! Здоровые, крикливые, драчливые! Дразнили они Сладушку, обижали, случалось даже — поколачивали. С безмолвного одобрения матерей… А Оленя — целые дни за работой — когда успеет заметить и прогнать мучителей, а когда и нет! А Сладушка редко жаловалась. Плакала, забившись в уголок… По синякам, по носу разбитому да по растрепаной косице только и видела мать, как «добры» к Сладушке двоюродные братцы. И что могла она сделать? Мужу пожаловаться? Клемень так считал: коль не смог защититься — сам и виноват! Кто сильнее, тот и прав… И всю свою жизнь по этой заповеди строил, благо, силушки было не занимать! Самой наказать зверенышей, за уши отодрать? Попыталась раз… Так золовки налетели, как коршуницы, избили Оленю и в чулан затолкали, а уж без нее и Сладушке досталось! Было бы куда уйти — ушла бы, увела Сладушку, работала бы, не покладая рук, — прокормились бы, всех земля кормит, только трудись! Да уйти было некуда: кто ж примет ее, кто ж с Клеменем будет ссориться? Вот и приходилось самой терпеть и дочку терпению учить. Что ж еще, раз такая им Доля досталась, Горькая!
А с год назад Клемень — не без материных подсказок! — начал подумывать о второй жене: скучно было ему с Оленей, он мечтал найти веселую, дерзкую, которая всю жизнь ему расцветит и сына родит. «И с приданым!» — неприменно добавляла свекровь: обидно ей было трижды приданое за дочерьми отдавать, а с невестки не получить ни разу! Но только сбыться этому не дано было. Потому как князь Бран объявил, что за голову и лапы убитого волколюда будет платить золотом. А Клемень считал себя лучшим охотником едва ль не во всей Будинее!
Как собрался в лес идти — Оленю словно кольнуло что-то: хоть и не любила она мужа, а все же жалела, чувствовала, что не вернется! Просила его робко: «Не ходи! Боюсь я за тебя!» Но и здесь свекровь поперек нее, назло ей присоветовала: «Совсем плохая жена у тебя, раз для мужа славы великой не хочет! А что боится — так это не того, что ты в Лесу сгинешь, а того, что, выполни ты княжий указ, завоюй княжью милость, девки сотнями на шее виснуть будут, да такие спорые и богатые, что ей не чета! Боится она — хозяйку новую в дом приведешь! Какая бы не была молодшая жена, а такой дурище, как твоя Оленя, не поклонится! Иди, сынок!» Клемень ушел…
И сгинул в Лесу. Позже уже нашли его — всего изгрызенного, стрелами истыканного, с перерезанным горлом: видно, боролся долго, не с первой стрелы сумели уходить его волколюды! Нашли его на кромке Леса, видно, сами же нелюди и оттащили, убитого, чтобы в их Лесу не лежал. Они всегда так почему-то делали…
Испугалась Оленя, как привезли Клеменя — неживого, как поняла, что вдова теперь! Золовки ревели дружно, свекровь убивалась так, что попервой даже забыла ее, Оленю, во всем обвинить. Но ненадолго забыла: как схлынули первые слезы — еще злее стала! «Что ж за жена ты такая, раз мужа не удержала, от лютой смерти не уберегла! Поперек порога лечь должна была, но — не пустить! Кому ты теперь нужна вместе с девчонкой своей?!»
Оленя и впрямь никому не было теперь нужна. Нет более бесправного создания, чем вдова, не имеющая сына! Был бы сын у нее — он теперь считался бы в доме хозяином, а мать при нем — «матерая вдова», «медведица» — всю власть в доме в руках держать могла бы! Но теперь наследовать будут племяннички, а Оленя со Сладушкой — при них из милости жить! Если, конечно, никто из мужчин этого дома не захочет взять ее себе второй женой.
Два сына у Голубы: Ждан и Зван. И третий сынок уже под сердце стучал, когда муженек ее, Барыля, пожелал Оленю молодшей женой назвать! От такой большухи, как Голуба, добра не жди… Начала Оленя потихоньку к побегу готовиться, благо — некому теперь за ними погнаться и за волосы домой отволочь! В кузовок берестяной уложила рубашки новые, праздничный платок, носки теплые. Начала сухарики припрятывать да рыбку сушить, чтобы было, чем кормиться, пока она себе работу найдет. Понемногу даже пришло сознание, что теперь она — свободная! И даже радость какая-то… Оленя этой радости стыдилась и боялась, но никак не могла из сердца прогнать! Мечтала, как хорошо им будет вдвоем с дочкой, как славно заживут… Только и этим мечтам не дано было сбыться.
Пропала Сладушка. Утащили ее волколюды.
— Что ж ты за баба такая, что ни мужа, ни дитя единственное сберечь не смогла?! — вопила свекровь. — Одно зло от тебя!
— Ты скажи, глаз у тебя дурной или в детстве прокляли? Почему у тебя все неладно-то так? — злобствовали золовки.
И уйти теперь не могла Оленя: если вернется Сладушка, то ведь домой придет, в этот самый дом, потому как больше некуда! А что, если облик человеческий у нее отняли?! Кто защитит ее, кто утешит?! А значит, надо ждать. И терпеть…
Терпеть!
С тихой скорбью смотрели на Оленю громадные глаза Живеи. Олене показалось даже, что по деревянной щеке идола сбежала слеза. Не смея верить, она потянулась рукой, коснулась… На пальцах осталась влага! Оленя поднесла пальцы к губам: солоно… И впрямь — слеза?!
— Неужто же так горька будет доля моя, если даже ты, матушка Живея, обо мне плачешь?! — испугалась Оленя.
И, словно в ответ на ее мольбы, ветер пронесся над священной рощей, тронул верхушки деревьев и, в шелесте листьев, Оленя услышала: «Жди!»
— Спасибо, матушка, — прошептала Оленя, кланяясь земно идолу.
А когда распрямилась, то увидела, что одно из яблочек, принесенных ею для Живеи, упало с жертвенного камня и подкатилось к самым ее ногам… Оленя подняла яблоко, прижала к сердцу. По-разному матушка Живея давала понять пришедшему к ней человеку, что то, о чем молился он здесь, сбудется! Но вернее знака, чем возвращенное яблоко, быть не могло!
