Андре Олдмен - Западня
— Шариф Партер — старая лиса,— задумчиво произнес Конан, разглядывая пустое дно своей кружки,— сдается мне, не все так просто, как вы тут рассказываете. Ну не хочет он Катля в зятья, так подослал бы убийц, чего огород городить. Значит, скребет что-то грудь старику, да не снаружи, а изнутри. Значит, какая-то волчара по округе все же бродит...
— О том многие говорят,— вставил Гриб, с трудом ворочая языком,— тварь скот режет и людей пугает... Да вот хоть фермер этот давеча рассказывал... Как бишь eгo?
— Баткин,— подсказал Гарчибальд.
— Волк, говорит, его за мужскую гордость прикусил. Несильно, правда, ничего не попортил, но пугнул изрядно.
— Я знаю этого Баткина,— сказал Конан.— И брата его Стайва знаю. Трусливые людишки. Я у них на ферме харчился, благо рядом, так они на меня засаду устроили. Пришлось Стайву этому физиономию попортить.
— А он тебя за Черного Джока принял! — расхохотался барон.— Кстати, капитан, откуда у тебя Ситец?
— Ситец? — варвар недоуменно оглядел свою потертую одежду.— Мне больше нравится кожа.
— Ситец — это жеребец покойного Джока. Ты на нем ездишь.
— Надо же,— Конан подлил себе вина,— а я и не знал. Встретил тут как-то одного парня. Он был верхом, я на своих двоих. Несправедливо вроде бы. Потолковали, он и уступил мне конягу. Только он ее по-другому величал, а я никак не зову. Значит, братец фермера решил, что Черный Джок вернулся с Серых Равнин?
— Вроде того. Баткин шарифу жаловаться приходил, помощи просил: холмы прочесывать. А у Партера свои виды...
— Я на баткинской ферме не только харчился,— ухмыльнулся киммериец,— но и, бывало, ночевал на чердаке. Эти дурни и не ведали, какой тать у них над головами таится. Дом у них захудалый, щели в потолке, а сквозь щели многое слышно. Так что я в курсе всех сплетен. И вот что меня удивляет: шариф нынче скачет, что блоха, а ведь больной старикашка, и лекарь от него не отходит…
— Ну, лекарь, положим, дочку шарифову пользует, возразил Гарчибальд,— она, говорят, от несчастной любви занедужила. Как Бэду на каторгу сослали, так с ней это и приключилось.
Варвар хмыкнул.
— Вы, парни, недавно в Либидуме, а я, считай, здешний, три месяца в Волчьих Холмах хоронюсь. Знаете, что люди болтают? Что девчонку Партерову никто больной не видел, бодра и весела, и мотыльком порхает. А вот шариф сдал. Припадка у него, сказывают, случаются, и все больше ближе к полнолунию.
Следопыты удивленно помолчали, только Гуго пробормотал что-то невнятное, догрызая баранью кость.
— Ты на что намекаешь, Конан? — спросил Пленси.
— У тебя голова есть, сам думай. А чтобы легче было, скажу, что знавал когда-то лекаря, именующего себя Страдинадо. Служил я тогда наемником у короля Зингары, который чуть было меня не повесил, но это к делу не относится. Так вот, Страдинадо лечил одного нашего офицера, которого покусала бешеная собака. Очень большая и очень бешеная собака. А может, и не собака. Разное болтали...
— Ты вот что,— пробасил тут Пудолапый, шаря вокруг в поисках винного меха,— ты говори яснее. Я так думаю: ежели волколак есть, его надо убить. Но если оборотень — сам шариф, то от кого мы получим награду?
— Давайте подсунем Партеру корень мандрагоры,— предложил Скурато.
— А я сейчас вспоминаю,— сказал Гуго,— что Партер этот все меня сторонился, когда мы с ним болтали. Не меня, видать, сторонился, а чесночного запаха...
— Так что же получается,— растерянно сказал Пленси,— шариф сам на себя охотится?
— Как говорят книжники — парадокс,— заметил барон.
— Охотится шариф за Катлем,— Конан кивнул на притихшего Бэду,— но Катль — подсадная утка. Ежели бы вы его прикончили, Партер отвел бы от себя подозрения, а там, глядишь, зингарец и избавил бы шарифа от недуга. Так я предполагаю. Но кое-что не сходится. Уж больно разное болтают об этом волке. Вот если бы порасспросить того, кто его видел...
— Я его видел,— подал голос Бэда.
Гарчибальд Беспалый поперхнулся вином и закашлялся.
Пленси Скурато принялся мучительно икать.
Гуго Пудолапый зарычал и так сдавил мех, что струя вина ударила в потолок пещеры.
Только Конан остался совершенно спокоен.
— Говори! — потребовал он.
И Бэда рассказал о своем ночном видении. Он старался не сболтнуть лишнего, но его словно прорвало, и он поведал о страшных зеленых глазах, горевших холодной злобой на морде, напоминавшей медную маску, о пиктском капище, о тряпье в бревенчатой хижине, о странных тенях и оживших идолах, которых он пытался поразить своими кожами. Что из этого вышло, он тоже не смог утаить.
Следопыты притихли. Рассказ Катля произвел на них должное впечатление. Каждый из них не раз бывал за Черной рекой. А за Черной рекой много пиктских идолов и святилищ, и что это такое, Гарчибальд, Пленси и Гуго отлично ведали.
И недоуменно уставились на Конана, когда тот, усмехнувшись, пожал плечами.
— Я знаю это место,— сказал киммериец,— и колдуна Белое Ухо знаю. Хороший пикт, полное ничтожество. Спился вконец, маски режет и продает, а на вырученное брагу покупает. Думаю, лоскуты, которые Бэда видел, ему для масок и надобны, для украшения.
— Пикт? — пробасил Гуго,— Капище в трех лигах от форта? Как такое возможно?
— Ты, наверное, знаешь, на что способны пиктские шаманы,— ответил Конан.— Они хорошо понимают камни и могут расставить их так, что никто не пройдет к святилищу. Не могу сказать, почему Катль там оказался, может быть, случайно. А местечко и впрямь жуткое, хотя заслуга в том не нашего колдуна, а его предков, ведавших как ладить с темными силами.
— Но ты-то как с ним познакомился? — подозрительно спросил Пудолапый.
— Не я с ним, а он со мной. Случилось так, что аквилонские ищейки почти настигли меня на границе Боссонских Топей. Я смог уйти, но был ранен, и здесь, в Волчьих Холмах, найдя подходящую пещеру, решил отлежаться. Рана моя оказалась намного серьезней, чем я думал, и Серые Равнины замаячили вполне отчетливо. Сколько провалялся в беспамятстве — сказать не могу, только Нергал зря готовил свои вилы: кто-то помог мне выкарабкаться. Помню, очнувшись, почувствовал, что глотка пылает жарким огнем, а по губам течет огненная жидкость... Я протянул руку и нащупал что-то мохнатое и теплое. А когда снова пришел в себя, увидел краснорожего старика, который принес мне мяса. Это был пикт Белое Ухо в меховой безрукавке до колен, подпоясанной кожаным ремнем. Думаю, в нее-то я и запустил пальцы, когда меня поили целебным зельем.
— Поразительно! — воскликнул Гриб, столь удивленный рассказом варвара, что даже перестал икать.— Пикт спасает киммерийца!
