Дункан Мак-Грегор - Владычица небес
— Это меняет дело, достопочтенный философ, — сухо произнес Маршалл. — Пусть первый подозреваемый Лумо Деметриос — ибо сбежал, но второй уж всяко ты.
— Зачем бы я стал тогда красть Лал Богини Судеб? — обиделся Бенине. — Он и так бы принадлежал мне.
— Кто ж тебя знает, — ядовито ухмыльнулся Заир Шах. — Может, вступишь в наследование да через пару лун и обнаружишь где-нибудь в саду под персиковым деревом сие сокровище.
— Почему под персиковым деревом? — Философ явно растерян, а потому не так сообразителен, как всегда.
— Подумать только, какое состояние! — добавил яду придурковатый офирец. — Ради него десяток лучших друзей укокошишь!
— Вздор! — Бенино наконец пришел в себя. — Я не стал бы убивать Сервуса за все золото мира! И никого бы не стал убивать. Это не в моем вкусе.
— А что в твоем вкусе, позволь узнать? — не успокаивался Заир Шах. — Просто украсть сокровище?
— Хватит!
Резкий голос Гвидо оборвал перепалку.
— Хватит… — уже тише повторил он, — Не стоит обвинять друг друга — так можно далеко зайти, и тогда история кончится плохо.
— Куда хуже… — проворчал Заир Шах.
— Послушай, уважаемый Гвидо, — снова подал голос шемит. — А ты-то сам как думаешь, кто его убил?
— Не знаю, — медленно покачал головой дознаватель. — Но уверен… Вернее, почти уверен, что не Лумо. И — не Бенино.
— Кто ж тогда? Может, я?
Маршалл хохотнул, но глаза его смотрели на Гвидо вопросительно.
— Может, и ты, — легко ответил тот. — Пока не знаю. Но обязательно узнаю, дайте срок.
— И велик ли срок?
— Дня два-три.
— Посмотрим…
После того как шемит задумчиво произнес свое «посмотрим», Заир Шах встал, расправил складки нелепого одеяния и, с презрением поглядев на всех, вышел из зала. Вот ярко-синий подол его балахона проехал по одному маршу лестницы, вот повернул на второй… Лишь только затихли шаркающие шаги астролога, офирец выпучил светлые, как осеннее небо, глаза и трагическим шепотом сообщил:
— Это он грохнул беднягу Сервуса!
Все вздрогнули.
— С чего ты взял? — фыркнул Маршалл.
— Не хотел при нем рассказывать, но слышал его омерзительный голос той ночью.
— Слышал? Где?
— В коридоре, где ж еще… Сами знаете, какие тут у Сервуса лабиринты, так что точнее сказать не могу.
— И что он говорил?
— Не разобрал. Пищал что-то…
— Может, он пел? — предположила прекрасная Лавиния, с легкой улыбкой глядя на важного, как индюк, Леонардаса.
— С чего бы он стал петь ночью? — удивился офирец. — Нет, не пел.
— А что? — начал сердиться Бенине.
— Да говорю ж — пищал! Может, молился? Убил рыцаря и молился.
— Да зачем же ему молиться в коридоре? — потерял терпение Маршалл. — У него для этого комната имеется! Какой ты тупой, Леонардас, прости, конечно…
— Я не тупой, — с достоинством ответствовал офирец, подмигивая Лавинии. — Нергал знает этого старого крючка — молился или пел… Я не дознаватель, и сие не моя забота. Хочу спать. Прощайте.
Он поднялся и пошел к лестнице. Длинные аистиные ноги его в три шага одолели ступеньки одного яарша, потом ловко перескочили на второй.
— Сдается мне, наш приятель не такой кретин, как кажется, — заметил многозначительно Маршалл.
— Думаешь, прикидывается? — встревожился Бенино.
— И такое возможно. Смотри, как ловко повернул на старика.
— С чего ему поворачивать? — не согласился Гвидо. — Его пока никто не подозревал.
— Зачем он спать пошел? — Маршалл не желал отказываться от столь удобного объекта для обвинения в убийстве. — День еще, а он — спать!
— И что с того? Нет, любезный Маршалл, никаких оснований для подозрений у нас пока нет. Увы, но нет. Я думаю… О, Теренцо, могу ли я узнать, что так заинтересовало тебя за окном?
— Солнце, — за Теренцо пояснила девушка, пряча улыбку. — Сейчас оно опустится еще на полпальца, и мой супруг сможет говорить.
— Он замолчал в это время ровно луну назад? — догадался Бенино.
— Да.
И все выжидательно уставились на Теренцо. Толстяк, тяжело дыша, смотрел на огненный шар, который блистал в чистом голубом небе так бездумно, так беспечно, словно и не существовало в мире под ним никаких тревог и забот. В молчании за солнцем следили и остальные. Бенино, например, полагал, что как только оно опустится на требуемые полпальца, Теренцо откроет рот и сразу обнаружит всем тайну убийства Сервуса. Гвидо был не столь оптимистично настроен, но и он надеялся услышать от жирного аквилонца нечто важное, могущее помочь ему в расследовании. Пеппо… Пеппо ни о чем таком не думал. Он просто вспоминал огромного розовощекого рыцаря, победившего самого Всадника Ночи и погибшего так нелепо и странно — от дружественной руки. А Лавиния просто взирала на своего толстяка с любовью и даже благоговением. Пожалуй, такой взгляд невозможно изобразить — мельком пронеслось в круглой голове дознавателя, — но как умудрилась эта красавица влюбиться в ужасного, мерзкого, одышливого, потного и жирного кабана? Гвидо с отвращением взглянул на Теренцо, в тот же момент толстяк вдруг коротко всхрюкнул и с торжествующей улыбкой повернулся к гостям.
— Ха! Теперь я опять свободен! Я могу говорить! — заорал он хриплым от долгого молчания голосом. — Лавиния! Радуйся вместе со мной! Ха!
— Постой, любезный, — поднял руку ладошкой вперед Гвидо. — Если не возражаешь, отложи ненадолго свою радость. Нам нужно, чтобы ты ответил на такие вопросы…
— Сам знаю, — бесцеремонно перебил его Теренцо. — Я был нем, но не глух. Сервуса после вечерней трапезы я не видал, но зато кое-что слышал… — Он многозначительно обвел маленькими масляными глазками присутствующих, убедился в их неподдельном внимании, — Трухлявая колода говорила с ним перед полночью.
— Трухлявая… Это Заир Шах? — догадался Гвидо.
— Ну да! Уж о чем они шептались — рассказать не могу, ибо не ведаю. Слов я не разобрал. Но бранились, точно бранились. Этот старый пенек звездочет шипел, как разъяренная кобра, а Сервус отвечал коротко и гневно, будто отказывал тому в просьбе.
— Значит, Леонардас действительно слышал его голос… — задумчиво пробормотал Бенине.
— Конечно, слышал. Только, кривая оглобля, перепутал все. Не пел старикан и не молился, а чего-то требовал у рыцаря.
— Но чего?
— Почем мне знать? Сказал же, слов я не разобрал.
— Полагаю, Гвидо, нам следует еще раз переговорить с Заир Шахом, — хмуро буркнул философ, которому не стоило труда всю картину убийства Сервуса Нарота представить во всех подробностях, благо фантазия работала превосходно.
