Владимир Лещенко - Тьма внешняя
– Лошади дальше не пройдут, – сделал вывод Матвей, – Тут придется оставить.
…Мелкие обломки и желтый, звенящий при ударе кирпич раскидали довольно быстро. Гертруда и старик вовсю помогали им. Однако, когда пришел черед больших камней, от них, в особенности от Петера, стало мало толку.
– Еще немного осталось, – подбадривал всех, работавший за троих Владислав.
Наконец, подсунув под самый большой из заваливших вход камней ясеневую слегу, найденную тут же, они сдвинули его в сторону. Впереди открылась невысокая ниша, в глубине которой виднелась обитая железом дверь, украшенная пудовым, порыжевшим от ржи замком.
Презрительно хмыкнув, Владислав вытащил стилет и склонился над замком. После минутной возни, сопровождавшейся скрипом железа, дужка замка бессильно отвалилась. Дверь распахнулась, и из черного проема потянуло затхлым сухим холодком. Ряд истертых ступенек круто уходил вниз.
Гертруда побежала первой.
– Не бойтесь! – весело крикнула она.
Спустившись вниз, они оказались в обширном подвале. Здесь и впрямь было сухо и чисто, и даже не так темно – солнце светило прямо в дверной проем. В дальнем углу высился штабель мешков.
– Это здесь что ли ледник? – Владислав ткнул в люк в полу с бронзовым кольцом. Он взялся за кольцо, вделанное в крышку люка, вырезанную из цельного дубового комля. Сдвинуть его в сторону оказалось не под силу и весьма еще не слабому силезцу.
– А ну-ка, Матвей, подсоби, – молвил Владислав, поплевав на руки.
Но и им двоим это не удалось. Кряхтя и отдуваясь они, уже вчетвером дернули несчастную крышку. Наконец, она заскрипела и поддалась, медленно уступая. Взорам путников открылся узкий лаз с деревянной винтовой лестницей, откуда ударила настоящая зимняя стужа.
Запалив наскоро сделанные факелы, они спустились вниз, ежась и кряхтя. Спускались долго, тут было футов тридцать, не меньше.
– Вот это да! – восхитился Владислав.
На пересыпанном чистым песком ноздреватом льду стояли в ряд крепкие бочонки. На крюках болтались копченые туши. Их здесь было и впрямь немало, хватило бы на сотню ландскнехтов, на время, достаточное для того, чтобы пройти маршем отсюда до Рейна. По нынешним временам – неоценимое сокровище.
«Это ж сколько успели-то вывезти, если это всего лишь остаток? – прикинул Владислав. Богато жил монастырь…»
Он отрезал кусок от ближайшей туши, пожевал. Мясо, хоть и было не слишком свежим, все-таки сохранилось неплохо, то же касалось и бочек с солониной и шпигом. Дрожа от холода, они выбрались из ледника.
Брат Петер стоял на коленях перед распахнутым резным сундуком.
Пока они лазили в подземелье, в маленькой кладовой монах обнаружил то, за чем явился сюда.
– Книги, слава Богу, целы, – повернувшись к ним, благоговейно произнес он. Главное – Библия! Я ведь, признаться, не очень силен в Священном Писании. Стар я, стар, поверите ли – латынь уже забывать начал… Стар уже стал, – повторил он. Да и в прошлые годы, каюсь, не особо уделял внимания святым книгам. И то сказать, дел у меня было много… больные и страждущие отнимали у меня столько времени… Но не отказывать же им?!
Старик перебирал книги, любовно гладил кожаные переплеты, что-то бормоча себе под нос, стирая с корешков пыль. Он, казалось, забыл обо всем. Владислав, несколько неожиданно для Матвея, присел на корточки рядом с сундуком.
– Да… «Чудеса Святой Девы Марии», «Посрамление Симона-Волхва», «Житие Людовика Святого», «Геста Романум». Ого, Овидий… хм, Петроний… и Лукиан тут же – надо ж, в монастырской библиотеке. Я и забыл, что такие книги существуют на свете.
«А ведь за них можно было получить неплохие деньжата, в свое-то время, – подумал он про себя, – Помню, в Брюгге за Евангелие двадцать ливров выручил… Правда, с золотыми застежками».
Матвею эти имена ничего не говорили, но он тоже, заинтересовавшись, вытащил наугад одну из отложенных отцом Петером инкунабул.
Текст ее был написан на латыни, на которой он знал ровно два десятка слов, да к тому же еще и коряво изломанной немецкой готикой. Зато в ней было много великолепных рисунков, выполненных яркими, живыми красками. Правда, сюжеты их были весьма мрачными. Трупы в могилах, пожираемые червями; бесы, терзающие в Аду грешников; причем орудия пыток были выписаны с особым тщанием и сделали бы честь любой инквизиции. Были там и сцены Страшного Суда, и какие-то чудовища: полудраконы-полумедведи, громадными лапами топчущие крошечные в сравнении с ними домики и спасающихся бегством людей.
Особенно поразила Матвея одна картина. На зеленой, покрытой цветами лужайке, в хороводе плясали служители церкви в пышных облачениях, рыцари, богато одетые горожане, крестьяне, дети, женщины. Об руку с каждым танцевал скелет. Страшные костяные лики черепов усмехались – неведомому художнику каким-то образом удалось передать это выражение: совсем даже и не злого, а наоборот – добродушного удовольствия, в то время как на лицах людей были неподдельный ужас и безнадежное страдание. Скелеты уводили их в своем танце куда-то за пределы изображения. Туда, откуда уже не было возврата.
«Точь-в-точь как сейчас», – подумал вдруг Матвей, и вспомнил еще странные рисунки Карела.
…Оставив Владислава вместе с монахом перебирать книги, Матвей вышел во двор, на горячее солнце. Он побродил среди руин надворных построек.
Воздух был напоен ароматами разогретой солнцем травы и чем-то еще, сладко упоительным. Матвей невольно вспомнил родной дом.
Вдруг его окликнул женский голос. Русин оглянулся. То была Гертруда.
– Посмотрите, рыцарь, как красиво! – молвила она.
Девушка сидела на большом камне неподалеку от арки ворот, и смотрела в небо. Матвей подсел рядом.
– Красиво, – согласился Матвей.
И правда, облачка, белые, как хлопья снега, ползли по небу, лениво, неторопливо. Они чем-то напоминали стадо белых ягнят на синем лужке – пушистые, кудрявые, разве что не блеяли. Надо же такое придумать – синяя лужайка! Разве бывает синяя трава?
Невзначай (он мог бы поклясться что невзначай) рука его легла на бедро девушки. Она резко отодвинулась, испуганно поглядев на Матвея.
Совсем рядом он увидел ее лицо – исхудавшее, обветренное, испуганные, как у олененка глаза, полураскрытые губы…
Это было последней каплей. Будто бесы вселились в Матвея, да сразу из всей преисподней. Разум затуманился, кровь прилила к чреслам. Он снял пояс, потянул через голову кольчугу.
Девушка дернулась в сторону, но не успела. Руки Матвея точно сами собой обхватили тонкий стан Гертруды. Он с силой притянул тихонько охнувшую девушку к себе. Она принялась отпихивать его, шепча: «Прошу, рыцарь, не надо, вы не такой…»
