Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
– Тоже мне, Рождество, – буркнул Волчихин мраморному бородачу с раскрытой книгой и возведенными горе очами. Подполковник, как и всегда на пороге передряги, был слегка раздражен, однако не более того. Решение принято, так к чему метаться? Сие пристало герою романа, на худой конец – столичному гимназисту, а Сергей Юрьевич и так прожил много больше, чем мог рассчитывать. Судьба Волчихина десятилетиями честно висела на его шее, прикрывая своего обладателя от пуль, ножей и чумы, но больше ее услуги не требовались, больше не требовалось вообще ничего. Ривка это уже поняла, поймет, получив рапорт, и начальство: Потрусов о своих ревельских похождениях не распространялся, но тамошняя тварь из Башни, прежде чем ее загнали в огонь, кровушки попить успела во всех смыслах. Данилувская будет поплоше, но оставлять в покое нельзя и ее.
Сергей Юрьевич вытащил часы – чувство времени не подвело: десять с четвертью. Странный выбор – не полночь и не закат, но ведь и упырь, или как там его по вест-индски, неправильный. Ладно, вперед, то есть направо.
Власти славного города Данилува, обустраивая парк для общественных гуляний, постарались потрафить всем. Святость в верхней части, цветники, озеро с лебедями и манеж для верховой езды – в нижней, а между ними на склоне почти лес, прячущий то живописный источник, то беседку, то подобие руин. К ним Волчихин и направился. Пара соединенных стеной зубчатых башен старательно изображала средневековые развалины. На верху той, что поближе к аллее, летом играл оркестр, в дальней подавали кофе, шоколад и прохладительные напитки, но по осени рестораторы свое добро вывезли, оставив разве что неподъемного каменного лыцаря в странных доспехах. Охраняемый «преславной стату́ей» замок затих до лучших времен.
Тадеуш полагал парковую игрушку пошлой, Ривка – смешной, однако в этот вечер подделка решила изобразить величие. Морось вкупе с уныло горящим над якобы подъемной решеткой фонарем превратили уголок выстывшего парка в новомодную картину, где все размазано и перекручено. Местная галерея не так давно купила одну такую, где на первом плане томно изгибался труп. Безобразие сие называлось «Ты заплачешь», а буклет на немецком, польском и французском с придыханием извещал, что «…художник черпал вдохновенье в некогда потрясшей Данилув трагедии, когда несчастный молодой человек застрелился на месте первой встречи с предметом своих возвышенных чувств». Посетители при виде покойного страдальца испускали вздохи, но Ривка жалеть дурака не собиралась, о чем и объявила. Волчихин как мог ее поддержал, заодно объяснив, что развороченные выстрелом в упор головы выглядят иначе. Случившийся рядом господин с моноклем заметил, что искусство должно не отвращать, но облагораживать, подполковник ничего облагораживающего в дурацком самоубийстве не нашел, Ривка засмеялась. С этого у них и началось…
– Динь-динь-динь! – напомнили часы, и Сергей Юрьевич прибавил шагу: он намеревался опоздать на две-три минуты, и это ему удалось, однако кукольный замок оказался пуст. Волчихин неторопливо обошел место предполагаемой схватки, затем встал под фонарем и закурил. Со стороны он казался глубоко задумавшимся, однако застать Серги-бека врасплох существу из плоти и крови пока еще не удавалось. Что до нечисти, то здесь можно было лишь ждать, и подполковник ждал.
Без четверти одиннадцать послышались шаги – со стороны лебединого пруда, не скрываясь, поднимались двое. Один оступился, второй что-то раздраженно и коротко буркнул; с ровней говорят иначе, с друзьями и подавно. Загадка вскоре разрешилась – Резун-Кробатковский явился с лакеем, и это было, мягко говоря, странно.
– Вы опоздали, – удивление удивлением, а лишний раз проверить свой польский не помешает.
– Тому была причина. – Пан Амброзий приподнял цилиндр. – Вечерний листок наверняка сообщит о странном происшествии на Верхувской, оно меня и задержало. Вас не удивляет, что со мной лакей?
– В некотором роде. – Резун не только прихватил лакея, он озаботился надеть галоши, и вот тут-то Волчихин почти испугался. Того, что на старости лет уверовал в бабий вздор, а на самом деле его противник по-прежнему пан и дурак, из которого умники изготовили приманку. Возможно, с подачи англичан – эти в пошатнувшееся здоровье своей вечной помехи не верят уже лет двадцать, а тут такая оказия! Избавиться от Серги-бека, даже не запачкав перчаток. Дескать, сцепился русский с поляком, пустил по скверной привычке в ход оружие, а в просвещенных странах подобная дикость наказуема. Австрияки своей выгоды тоже не упустят – либо заявят протест, либо «войдут в положение» и начнут торговаться. Вот вам ваш впавший в помрачение герой, а вы нам в ответ что-нибудь или кого-нибудь. Хоть бы и Ратко Здравича с братьями, у вас они, точно знаем… И ведь знают, сукины дети.
– Скоро вы меня поймете, – пообещал пан.
Сергей Юрьевич отчетливо видел пальто с отворотами и холеные усы, а тень от ясновельможного была не хуже, чем от самого подполковника. Правда, и не лучше – теням нужен свет, в морось они блекнут, а в темноте мрут.
Волчихин небрежно затянулся – поддерживать разговор он не собирался. Если Резун-Кробатковский жив по-настоящему, он таковым и останется, нет – значит, нет, на это и закладывались, а вот чего хочется, так это солнца и горячего сухого ветра. И чтобы все решали ружье и выдержка, хотя выдержка решает всегда. Пан Амброзий окинул взглядом окрестности фонаря и, кажется, остался доволен.
– Антось, – велел он, – ко мне. На колени. Вот здесь! Целуй ручку.
Лакей подчинился, а чего бы не подчиниться? Паны и не такое требуют, главное, чтоб платили, а Резун по праву слыл щедрым. Антось поспешно и при этом ловко опустился в омывающую хозяйские галоши лужицу. Господин небрежно приподнял руку, слуга наклонил голову, готовясь припасть к дорогой перчатке… Что-то тоненько, почти нежно засвистело, Антось схватился за лицо, будто сдирая паутину, заорал, почти взвыл, и забился в корчах у ног все-таки упыря. Ноздри Резуна раздувались – ему нравилась агония, Волчихин же повидал слишком много, чтобы вмешиваться в то, что нельзя изменить.
Пан любовался издыхающим холопом, подполковник, насколько позволял желтоватый свет, разглядывал пана и заметил-таки, что правая перчатка у того лопнула по шву. Ответ на вопрос «как» был найден, ну а «что», Сергей Юрьевич и так понял сразу.
– Гха-а… гха… ххх! – выкашлял чуть ли ни вместе с легкими Антось, замолотил по стылой воде ногами, изогнулся, как в дикарской пляске и, наконец, умер. Резун-Кробатковский соизволил оторвать взгляд от ставшего неподвижным тела.
