Гай Гэвриел Кей - Поднебесная
– Дело только в этом? – спросил Сюй Бихай. – В наследстве?
– Для вас все иначе, – отмахнулся Рошань. – У вас только дочери. – Он поерзал в кресле. – Если это все, что вы можете сказать, то мы зря потратили это утро. Если только для вас не имеет значения, что я знаю о ваших дочерях, и я их найду, к их великому сожалению. Можете мне в этом поверить.
Худой человек казался невозмутимым.
– Благодарю вас, – сказал он. – Вы превращаете обязанность уничтожить вас в удовольствие, редкое и изысканное.
Это последнее слово – «изысканное» – поднялось в воздух и было записано, как ни странно оно прозвучало в таком месте, на светлой шелковой бумаге, взмахами пяти быстрых кистей. Действительно изысканными.
Трон с желтой спинкой вынесли из ущелья на перевале Тэн. Рошань ждал в паланкине под перьями зимородка с задернутыми занавесками, соблюдая – что было, наверное, удивительно – все формальности. Возможно после того, как он провозгласил себя императором, они значили для него больше, чем прежде.
В самом конце три каньлиньских воина в капюшонах подошли к паланкину. Двое сопровождали третьего, несущего свиток с записью всего, что было сказано. Он протянул свиток. Из-за занавесок появилась рука и взяла его.
А потом паланкин подняли и унесли в поток солнечного света…
* * *Ли-Мэй глубоко встревожена и даже не может разобраться, в чем причина. Но одной из причин наверняка является яростное напряжение всего того, что произошло на перевале Тэн: произнесенные слова, скрытое в них насилие и обещание еще большего насилия в будущем. Можно ли в этом сомневаться?
Еще одна причина – гораздо менее значительная, постыдная, почти недостойная упоминания, – в том, что она до сих пор не может прийти в себя от того тяжелого, слишком сладкого запаха, который исходил от паланкина Ань Ли. Она почувствовала его, когда сопровождала того писаря, который отнес ему свиток. Она стояла рядом, когда он вручил его Ань Ли. Они жестом послали туда ее и еще одного воина.
Сладкий запах духов поверх более густого, гораздо более темного запаха гнили. После этого она чувствует себя больной, а воздух на перевале Тэн слишком неподвижный, слишком плотный, и у нее не получается дышать глубже. За ущельем должно быть очень жарко. Там, где под солнцем разбит лагерь мятежников.
Ли-Мэй потрясла мысль, которая пришла в голову, пока она шла к Рошаню, стояла рядом, смотрела, как ему вручают свиток.
Она совсем не умеет обращаться с мечом или с кинжалом, но, несомненно, у нее был шанс тем каньлиньским оружием, которое ей дали на сегодня, заколоть его и положить этому конец.
И также положить конец надежности, традициям и уважению к каньлиньским воинам.
Сотни лет каньлиньских воинов считали достойными доверия, и это доверие в одно мгновение будет уничтожено Шэнь Ли-Мэй, единственной дочерью генерала Шэнь Гао. После того как они радушно встретили ее на горе Каменный Барабан, дали ей кров и совет и даже указали способ вернуться домой сквозь гражданскую войну.
Об этом нечего и думать. Или, если невозможно прогнать эти мысли, нельзя позволить им стать чем-то большим.
В любом случае, Рошань умирает. Вот что это был за запах, который она ощутила. Человек с редкой бородкой, который смотрел на него сверху, (она знала, кто он такой, помнила, как отец говорил о нем), высказал это без обиняков. Словами, которые у нее на глазах были записаны быстрыми кистями писцов.
Его убийство, думает Ли-Мэй, не покончило бы ни с чем, это точно. Сыновья – тот, который стоит здесь, и еще двое других живых (как ей кажется) – и, наверное, те пять человек, чьи имена записаны на втором свитке, те, смерти которых требуют, будут продолжать войну, даже если Ань Ли умрет. Восстание не всегда может быть связано с волей и жизнью одного человека. Возможно, оно набрало собственную силу, достигнув определенной точки и миновав ее. Вы могли повернуть назад и поворачивали назад, а потом это уже невозможно.
Не это ли произошло здесь?
Ли-Мэй хотелось бы спросить кого-нибудь, но она не может. Она переодета каньлиньским воином, и никто не должен знать, кто она такая, а воин не задает подобных вопросов никому.
Ее заставили носить за спиной два меча во время путешествия на юг, чтобы она не выглядела неуклюжей и неумелой, когда придет время. Сначала они казались ей тяжелыми, эти мечи, а их ножны больно давили на позвоночник. Теперь она к ним почти привыкла.
Человек – женщина – способна приспособиться к большему, чем она считала возможным. Она только не понимает, когда это перестает быть достоинством и переходит в нечто иное, и ты слишком сильно меняешься, лишаешься определенности, срываешься с якоря, подобно пустой рыбацкой лодке, дрейфующей по реке, которая не может вернуться на положенное ей место.
Размышляя так и стыдясь, что думает о собственной жизни в такое время, Ли-Мэй видит трех всадников, скачущих к ним на перевал с западной стороны.
В руках у переднего знамя, императорский вымпел. Это курьеры, она часто видела их в те дни, когда жила с императрицей. Второй всадник – каньлиньский воин. Именно он спрыгивает со взмыленного коня еще до того, как жеребец остановился. Подходит к генералу Сюю, кланяется. Он весь мокрый на жаре. Черная одежда пропитана потом. Воин протягивает маленький предмет. Это печать, разломленная пополам. Ли-Мэй знает, что это означает, хотя никогда не видела такой печати. Курьер также протягивает генералу свиток.
Сюй Бихай берет оба предмета. Передает половинку печати одному из своих офицеров. Этот человек лезет в свою кожаную сумку и достает похожий предмет, кладет обратно, достает другой. Никто не говорит ни слова. Этот человек прикладывает вторую половину к той, которую привез курьер. Проверяет, совпали ли они, смотрит с обратной стороны, кивает.
Только после этого Сюй Бихай развязывает свиток и читает.
Ли-Мэй видит, как он стареет прямо на глазах. На мгновение опирается на свою трость. Потом выпрямляется.
– Когда вам это вручили? – спрашивает он у курьеров. Голос его стал тонким. Ли-Мэй внезапно пугается, услышав его.
Курьер кланяется перед тем, как ответить. Он явно очень устал.
– Три ночи назад, господин. Мы выехали среди ночи.
– И от кого вы это получили?
– От самого первого министра, господин генерал. Из рук в руки. Свиток и половина печати.
На лице Сюй Бихая проступает ярость, ее нельзя не заметить. Он делает вдох и выдох, медленно, и произносит, очень явственно:
– Он боится. Он решил, что чем дольше мы будем их сдерживать, тем больше вероятность, что кто-то решит покончить с этим, выдав его Ань Ли.
Никто на перевале Тэн не говорит ни слова. Ли-Мэй вспоминает слова другого человека, сказанные этим утром: «Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти».
