Владимир Лещенко - Тьма внешняя
Кардинал глубоко задумался. Да, конечно, проще всего объяснить ее успехи дьявольской силой, подаренной ею Адом. Но все же… Чем этот бунт отличается от множества других, кроме своей победоносности? Разве так уж сильно превзошел он по жестокости происходившие прежде? Разве не были еретиками альбигойцы, французские «пастухи» и итальянские вальденсы? Разве в прежние года бунтовщики щадили дворян? Разве, наконец, не случалось им одерживать победы, заставлявшие трепетать от страха власти светские и духовные? И не берут ли грех на душу те из служителей церкви, кто говорит о пришествии последних дней мира? Ведь и нашествие вандалов и Аттилы казалось римским христианам преддверием конца света? Ведь не напрасно говорит Экклезиаст: «Давлеет дневи злоба его»
…В который уж раз кардинал давал себе слово не предаваться бессмысленным мудрствования там, где только силы небесные могут знать ответ. Но всякий раз, погружаясь в раздумья о происходящем и уже происшедшем в мире он вновь и вновь возвращался к этому, главному вопросу, как четки, перебирая уже многократно повторенные до него аргументы. Душевные муки и глухое отчаяние, которые он испытывал при мыслях о нынешних временах, не могли заглушить голос разума. И разум подсказывал Джованни дель Мори что есть некоторые обстоятельства, мешающие видеть в ней орудие Владыки Преисподней.
Колдовство? Но сражавшиеся на ее стороне не были адскими демонами, или инкубами; то были обычные смертные люди из плоти и крови. Предположим, их заставляет слепо идти на смерть черная магия… Но почему тогда перед этой магией оказались бессильны даже величайшие чудотворные святыни?
И разве оружие, которое применила она под Авиньоном, содержит хоть толику колдовства? Не более, чем изделие необычайно острого человеческого ума и искусных рук. Ни адского пламени, ни серного дыма, ни железной саранчи, терзающей людей, столь красочно описанных в Апокалипсисе, в ее подчинении не было.
Оставалось горько сожалеть о том, что неведомый изобретатель бесповоротно погубил душу, поставив свои творения на службу силам зла, хотя мог бы сослужить великую службу христианской вере и христианскому оружию.
Но это было не все. Было еще кое-что, как будто незамеченное большинством пытавшихся осмыслить происходящее.
По всему получалось, что она вовсе и не стремилась как будто создать что-то похожее на свое королевство, как должен бы был поступить любой мятежник, хоть даже и посланец Князя Мира Сего. Сокрушив все и вся, истребив знать и священников, а так же всех, кто осмеливался сопротивляться, она уходила дальше, предоставляя попавшие под ее власть земли своей судьбе. Единственное, о чем она хоть как-то заботилась, были храмы, которые в изобилии возводились тут и там. Но когда в Германии и Польше после ее ухода множество этих богомерзких капищ были уничтожены воинами – христианами, она никак не прореагировала. Не было сделано даже одной попытки их восстановить. Но в чем же тогда ее конечная цель? Неужели только в одном всеобщем разрушении?
…Из груды свитков выпало несколько скрепленных между собой листков шелковой арабской бумаги. Кардинал поднял их. Это оказался портрет Дьяволицы вместе с описанием ее примет, сделанный чуть больше года назад по памяти случайно видевшим ее художником. Портрет, как и приметы, предназначался для французских королевских сыщиков, дабы облегчить их поиски после того, как мятеж будет разгромлен. Красивое узкое лицо с изящно очерченными губами, спокойное и полное достоинства. Обычное лицо обычной женщины.
Быть может, подумал вдруг кардинал, прежде он видел его когда-нибудь под косынкой простолюдинки или дворянским чепцом…
Джованни дель Мори с удивлением обнаружил, что сейчас впервые подумал о ней, как о живом человеке. Не как о Дьяволице, Дочери Нечистого, каре, посланной людям за неведомые грехи. Не как о смертельном враге всего святого для него, не как о повелительнице неслыханного в истории бунта черни. Как об обычной женщине…
Какие мысли таятся в этой изящной головке? Ведает ли она, что творит, или же безумна? Чего хочет и чего добивается, в конце концов? Или она и впрямь только телесная оболочка, вместилище злобного демона?
* * *Мидр. Континент Аэлла, Атх. Эра Второго Поколения,598 цикл, 1548 день, утро.Далеко внизу проплывали, сменяя друг друга, ландшафты Мидра. Фиолетовые в заходящем солнце воды морей, синие озера, красные пески побережий. Под крылом аэра оставались затянутые нежной дымкой невысокие горы, поросшие соснами с багряной хвоей, изумрудно-зеленые леса, чьи обширные поляны покрывали прекрасные цветы, или нежный ковер длинного мягкого мха, населенные удивительными животными и птицами. Он пересекал пустыни, радовавшие глаз зрелищем высоких дюн розового, иссиня-голубого и серебристого песка.
Позади остались острова Деметры с их цветущими лугами и лесами из удивительных деревьев, в огромных цветах которых гнездились стаи радужных колибри со шмеля величиной.
Что и говорить – жившие в этом мире сумели сделать его не только удобным для жизни, но и красивым. Но Таргиза не трогало это великолепие, давно ставшее привычным. Да и никогда особо не привлекала его земная красота, даже красота Мидра, которому он служил.
Он не обратил внимание ни на величественные секвойные леса гор Хуб, ни ярко зеленые холмы и долины Ристийских равнин и даже красивые особой, угрюмой красотой скалы побережья Залива Радуги, о черные клыки которых разбивался неумолчный прибой, оставили его равнодушным.
На горизонте, слева от него появились очертания стен и башен одного из городов Свободных.
Занесенные в разное время в Мидр пространственными флуктуациями или извлеченные из других измерений, оказавшиеся непригодными к полезным для Мидра делам – искусству Демиурга или Хранителя, существовали, предоставленные сами себе, что было правильно и мудро. Не в силах до конца понять, что с ними случилось, они продолжали цепляться за привычные, ставшие теперь бессмысленными формы жизни: объединялись в общины и цехи, даже в партии, выбирали какие-то советы и старейшин или еще как-то организовывали власть; справляли обряды всевозможных религий или даже выдумывали новые культы.
Хозяев Мидра они сторонились, стараясь как можно реже соприкасаться с пугающе могущественными существами, в которых, кажется, не видели людей, подобных себе. При встрече с ними Таргиз не раз замечал плохо скрытый страх, хотя ни у кого из его собратьев и в мыслях никогда не было причинять им вред. Как он знал, были среди Хранителей и Демиургов те, кто втайне завидовал жизни Свободных. Он не мог понять этого. Ему она казалась сродни существованию пингвинов, обитавших на крайнем юге Мидра, на ледяных полях Океана Ночи. Они ныряли и плавали в поисках рыбы – но ее не было в тех холодных темных водах, да и не нужна была им еда. Они устраивали брачные танцы под луной и спаривались, но не могли отложить яиц…
