Лин Картер - Конан Бессмертный
Много позже Конан вел Эмерика с Лиссой, шатающихся от вина и усталости, к скромному жилищу, что он подыскал для них. Перед тем как проститься, Эмерик спросил его:
— Что это за язык, на котором вы говорили с Сакумбе? И о чем вы спорили с ним?
Конан расхохотался.
— Это прибрежное наречие, которого здесь никто не знает. И мы с ним не спорили — Сакумбе говорил, что мы неплохо поладим как короли, если только я не забуду, какого цвета у меня кожа.
— Что он хотел этим сказать?
— Что мне нет смысла пытаться лишить его власти и интриговать против него, потому что черных теперь здесь подавляющее большинство и они никогда не пойдут за белым королем.
— Почему же?
— Да потому, что их слишком часто грабили, резали и продавали в рабство белые бандиты из Стигии и Шема, я думаю.
— А этот колдун, Аския? Чем он был недоволен?
— Предупреждал короля, что нам нельзя доверять. Будто бы духи сказали ему, что мы уничтожим Томбалку. Но Сакумбе велел ему заткнуться и заявил, что слишком хорошо меня знает и доверяет куда больше, чем какому-то шаману. — Конан зевнул, точно сонный лев. — Ладно, ступай уложи свою девочку в постель, пока она не заснула стоя.
— А ты?
— Я? Пойду назад. Праздник еще только начался!
4
Месяцем позже Эмерик, весь в поту и в пыли, натянул поводья лошади, глядя, как проносятся мимо его эскадроны. Все утро, как и многие дни до того, он раз за разом пытался вбить в них азы кавалерийской науки: «Вперед шагом!», «Вперед рысью!», «Вперед галопом!», «В атаку!», «Стой!», «Назад!», «Вперед шагом!» И так без конца.
И хотя результат был еще далек от совершенства, черные ястребы пустыни, похоже, наконец поняли, чего от них хотят. Сперва они ворчали и изо всех сил противились чужеземной науке, но Эмерику, с помощью Конана, удалось установить суровую дисциплину, и теперь войско превращалось в силу, с которой нельзя было не считаться.
— Дай сигнал построения, — велел он трубачу, дожидавшемуся рядом.
Заслышав горн, всадники натянули поводья и, толкаясь и переругиваясь, выстроились в колонну. Рысью конники двинулись к городу, мимо полей, где трудились полуголые черные женщины, провожавшие войско взглядами.
Вернувшись в Томбалку, Эмерик оставил лошадь на конюшне в казарме и отправился домой. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел колдуна Аскию, о чем-то беседующего с Лиссой. Ее служанка стояла неподалеку, прислушиваясь к разговору.
— А, Аския, — не слишком дружелюбно приветствовал его Эмерик. — Что ты здесь делаешь?
— Я ведаю благополучием Томбалку. А для того мне необходимо задавать вопросы.
— Мне не нравится, когда посторонние задают вопросы моей жене в мое отсутствие.
Аския усмехнулся кривой недоброй ухмылкой.
— Судьба города превыше того, что тебе нравится или нет, белый человек. Прощай, и до встречи!
Колдун двинулся по улице, покачивая перьями. Нахмурившись, Эмерик прошел вслед за Лиссой в дом.
— О чем вы разговаривали? — спросил он.
— О жизни в Газале и как мы познакомились с тобой.
— И что ты ему рассказала?
— Я рассказала, какой ты герой и как ты убил бога Красной Башни.
Эмерик сдвинул брови в задумчивости.
— Лучше бы ты этого не говорила. Не знаю почему, но я уверен, что он желает нам зла. Надо побыстрее найти Конана… Что такое, Лисса, ты плачешь?
— Я… Это от счастья!
— От счастья?
— Ты сказал, что я твоя жена! — Она обняла его, шепча ласковые слова.
— Ну, будет тебе, — произнес он. — Мне следовало подумать об этом раньше.
— Тогда нужно сегодня вечером устроить свадебный пир!
— Обязательно! Но сперва я должен повидать Конана…
— Это подождет! К тому же ты весь грязный и уставший. Сперва поешь, выпей, отдохни, а потом уже пойдешь.
Здравый смысл говорил Эмерику, что пойти надо немедленно. Но он не знал, о чем говорить с Конаном. Несмотря на всю его уверенность, что Аския затевает недоброе, доказательств у него не было никаких. И он поддался на уговоры Лиссы. Пока он ел, пил, принимал ванну и занимался любовью, день подошел к концу. Солнце клонилось уже к закату, когда Эмерик наконец отправился во дворец.
Дворец короля Сакумбе представлял собой просторное строение из необожженного кирпича, из какого сложены все дома в Томбалку, и стоял неподалеку от главной площади. Охрана Сакумбе, знавшая Эмерика в лицо, без слов пропустила его внутрь, в покои, где тонкие листы сусального золота закрывали кирпичные стены и алое солнце отражалось в золоте, слепя глаза. Он пересек обширный двор, где гуляли бесчисленные жены и дети короля, и вошел в личные апартаменты правителя.
Когда он появился там, оба короля Томбалку, черный и белый, возлежали, опираясь на подушки, на широком бакхарийском ковре, покрывавшем мозаичный пол. Перед каждым лежала горсть монет самых разных стран, а у локтя стояла чаша с вином. Раб держался неподалеку, готовый в любой миг вновь наполнить кубки.
Оба правителя выглядели уставшими, глаза у них налились кровью. Похоже, они пили уже не первый час. На ковре перед ними валялась пара игральных костей.
Эмерик церемонно поклонился.
— Государи…
Конан сумрачно покосился на вошедшего. На голове у него был изукрашенный драгоценностями тюрбан, подобный тому, что носил Зехбех.
— Эмерик! Садись и побросай с нами кости. Мне что-то не везет сегодня, может, хоть тебе удача улыбнется!
— Государь, я, право, не могу…
— Брось! Вот тебе ставка!
Ухватив горсть монет, Конан небрежно швырнул их приятелю. Эмерик опустился на ковер, а Конан вдруг вскинул голову, точно его осенила внезапная мысль, и пристально взглянул на Сакумбе.
— Вот что я тебе скажу, брат король, — заявил он. — Бросим каждый по разу кости. Если я выиграю, ты прикажешь армии двинуться на Куш.
— А если выиграю я? — поинтересовался Сакумбе.
— Тогда воины никуда не пойдут, как ты и хотел.
Сакумбе потряс головой и хмыкнул.
— Нет, брат король, тебе меня так просто не поймать. Когда будем готовы, тогда и выступим, но не раньше.
Конан впечатал кулак в ковер.
— Да что с тобой сталось, Сакумбе, дьявол бы тебя побрал! Ты уже не тот, что прежде. Тогда ты был готов на любые приключения, а теперь думаешь только о жратве, женщинах и выпивке. Что тебя так изменило?
Сакумбе икнул.
— В былые времена, брат король, я мечтал стать королем, чтобы у меня было много подданных и вдосталь жратвы, женщин и вина. Теперь у меня все это есть. Зачем же рисковать нажитым ради безумных затей?
