Андpе Олдмен - Ум на три дня
Андpе Олдмен - Ум на три дня краткое содержание
Андpе Олдмен
Ум на три дня
(Конан)
Драка кончилась слишком быстро. Лишь четверо корчились на земляном полу таверны, выплевывая зубы, да еще один тихо сидел под столом, клевал разбитым носом в ладони, стараясь унять кровь. И тут появились стражники, два десятка. Неспроста появились, не иначе навел кто-то. Люди светлейшего Эдарта не имели обычая соваться в подозрительные заведения Пустыньки без особой на то надобности. Сегодня надобность, видать, была немалая, если два десятника, брюхатый Аббас по прозвищу Выбей Зуб и тощий Уруб, обладатель знаменитого на весь Шадизара длиннющего носа, притащили в воровской квартал своих толстопузых вояк — с копьями, щитами и мотками веревок у пояса.
Они вихрем влетели в дверь как раз в тот момент, когда Конан прикидывал, как бы половчее врезать пятому молодцу из компании, которая сумела-таки разогнать мутную одурь его похмелья и втянуть в махаловку. Тоже неспроста. Уж очень они старались: сначала корчили ему из-за своего стола гнусные рожи, перешептывались, подталкивая друг дружку локтями, похохатывая. Странные людишки, неизвестные. Похоже, рвань какая-то из предместий. Иначе как объяснить такое нахальное поведение? Киммериец, хоть и недавно появился в славном Шадизаре, но известен был уже не только в Пустыньке, но и далеко за ее пределами. Ну, может, не во всем городе, но по эту сторону Большого Канала — точно. Да и возле Восточных Врат, где селится люд побогаче, тоже.
Конана мучила неудержимая икота и полное отсутствие денег. Тааз-ака, духанщик, поднес, конечно, стаканчик в счет будущих услуг, но это дело не исправило. На душе было паршиво. Тем паче, давеча золотишко ускользнуло прямо из рук. Слышал, как говорится, звон… Что за собаки, Нергал их забери, у этого Флатуна? Разве Митра сотворил собак не для того, чтобы лаять, отгоняя воров? Нет, эти твари таились молча, а когда оставалось лишь протянуть руку и взять — на тебе! Ладно, одну он задушил, сломав шею, вторую проткнул ножом… Но их было десять, а может быть и двенадцать, здоровенных туранских мастафов, черных, как ночь, разъяренных, как быки, которым под хвост насыпали. Еще две остались лежать у забора, но в доме уже зажигали огни, и пришлось уносить ноги.
Он потратил последнюю пару золотых в самой грязной таверне Пустыньки. Этого хватило, чтобы опустошить запасы Тааз-аки на две трети и получить на остаток ночи грязненькую девочку, к которой в другое время Конан не подошел бы и на полет стрелы. От девчонки пахло чесноком и дешевыми духами, которыми она, видимо, поливалась вместо того, чтобы мыться. Впрочем, неудачливому вору было все равно: напился он весьма изрядно.
Понятно, что творилось в юной душе киммерийца, когда наутро он появился в кривобоком зальце таверны. Выпив поднесенный вкрадчивым духанщиком стаканчик, он тут же высказал все, что думает по поводу качества его вина, присовокупив, что тех, кто держит подобное пойло, следует давить в чане вместе с паршивыми ягодами, сорванными не иначе как с дерева, растущего на могиле самоубийцы. Тааз-ака заискивающе улыбнулся и побежал за следующей порцией.
Пока он отсутствовал и случилась молниеносная драка. Видит Митра, не хотелось Конану махать кулаками, а случалось это редко, очень редко. Но уж больно старались неизвестные людишки, прямо-таки из кожи вон лезли. Когда наскучило корчить рожи, приблизились валкой походочкой, поигрывая рукоятями ножей, и разом загоготали, словно увидели перед собой невесть что смешное.
— Чего ржете? — не слишком злобно спросил Конан. — В морду захотели?
— Ой страшно мне, — глумливо заголосил рябоватый человечишко в широких шароварах и цветастой безрукавке на грязном теле, — ой побьет он нас! Сила твоя велика есть, отец доблести, краса четырех царств, не изволь гневаться, изволь слово молвить…
— Валяй, — разрешил киммериец, — только покороче, а то языком подавишься.
Он оставил свой пояс с ножом и свинцовой гирькой в комнате, где ночевал, но это обстоятельство нисколько его нее беспокоило, хотя людишек против него стояло не меньше десятка. Хилые людишки, можно сказать, плевки зловонные. Киммериец испытывал нечто вроде вялого любопытства: чего нарываться?
— А правда ли, — ерничал дальше рябоватый, — что в твоей Киммерии, о волк свирепости, жрут сырое мясо, поливая его для вкуса мочой?
Если бы Конан успел принять второй стаканчик, этот вопрос оказался бы последним в приятной беседе, но тошнотворная муть и ломота во всем теле склоняли варвара к необычному терпению.
— Правда, — отвечал он, рыгнув в лицо собеседника, — едят печень врагов и поливают ее тем, что не держится в брюхе у трусов, подобных тебе. Очень вкусно. Сейчас Таа притащит кусок тухлой конины, ты на нее помочишься, а потом сожрешь, чтобы убедиться.
— Я же только спросил, — застонал с притворной жалостью рябоватый, — но если ты не ведаешь, как стоит разговаривать в культурных местах, мы напомним тебе, шакал, что ты не в своей дикой Киммерии. Пощекочем немножко, может, рассмешим…
С этими словами он потянул из-за пояса нож.
Если бы Конан желал продолжить беседу, он объяснил бы этому недоноску, что нож надо не тащить, а выхватывать, если, конечно, ты собираешься воспользоваться им всерьез. Но киммерийцу уже наскучили словопрения, поэтому пускаться в объяснения он не стал, а просто засветил рябому промеж глаз и тут же пнул кого-то еще под дых. Людишки загалдели, бестолково размахивая ножами, перепрыгивая через падавших под ноги сотоварищей…
Однако развернуться Конан не успел — ввалились стражники. Успевший очухаться рябой сразу же пополз к ногам десятника Аббаса и, лобзая украшенный бисером сапог, стал громко жаловаться на мужлана, каковой набросился на них, честных и законопослушных, не иначе взбесился… Выбей Зуб пнул его по ребра и коротко бросил своим людям, кивнув в сторону киммерийца: "Вяжи!"
Конан не стал дождаться, пока разъевшиеся на казенных харчах блюстители порядка отцепят свои веревки. Подхватив лавку, он запустил этим снарядом в гущу стражников, вызвав среди них умный переполох, потом вскочил на стол, ухватился за стреху, качнулся и выбил голыми пятками квадратный щиток, прикрывавший лаз на крышу. Лазом этим пользовались не часто и знали о нем лишь самые доверенные люди.
Внизу горестно завопили, и Конан услышал, как толстый Аббас проклинает какого-то Наззира, не ведавшего, очевидно, что выйти из духана можно и через потолок. Решив, что Наззир, кто бы он ни был, несомненно созрел, чтобы слопать собственные кишки, киммериец припустил по крышам.
Дома здесь тесно лепились друг к другу, так что бежать было легко и привычно: юный варвар давно прозвал эту дорожку, позволявшую, если нужно, пересечь почти всю Пустыньку из конца в конец, не спускаясь на землю. Единственным препятствием были неглубокие овраги, рассекавшие воровской квартал и используемые местными жителями в качестве сточных каналов. Однако имелись места, где над этими зловонными ущельями заботливо перекинуты были доски, и знающему человеку овраги путь не заграждали: давай, Митра, только ноги!
