Янина Жураковская - Хранители времени
— Короток и упрям, гори, запал, гори… — Тирон правой рукой похлопывает меня по плечу, а пальцы левой невзначай складывает для «заглушки». — Охолони, друг, у нас лу<чши>е места, нам и делать-то ничего не надо.
— Попробуй так… — вещает упырь, — нет, большой сюда, а мизинец…
— Так? — Тихий звук, похожий на хлопок. Упырь трясёт головой, как медведь, которому пчела влетела в ухо.
— Ты!!! — орёт он. — Э<затёрто>т, ты что натворила?! Я оглох! Яна!!!
— Лучше б онемел… — почти не шевеля губами, шепчет та.
— Саша? — упырь с надеждой оборачивается к нам.
Тирон лучезарно улыбается.
— Да ладно! Что случилось-то?
Пергамент второй.
<Пустоз>емский тракт стелется где-то по правую руку, но следовать за всеми его извивами и изгибами — потерять не меньше дня пути. Мы идём на север звериными тропками. Перелески сменя<ются луга>ми, те — зелёными дубравами и пологими холмами, и снова холмы, и снова перелески, и снова луга. Солнце печет безжал<остн>о, рубаха на спине промокла насквозь, виски ломит. Я то и дело отпиваю воды из фляжки, а Тирон едва бредет, хотя мешок его давно висит на плече упыря. Тот-то жары будто не замечает, да и Джен без устали шлепает босыми ногами по горячей траве.
Упырь в одиночестве шагает впереди. Он мрачен и угрюм — божья весть жжет, покоя не дает. Что-что, а божью весть, я всегда признаю: батя и покойный дед луны не могли прожить без доброй угрозы. Вдохновенья и смиренья упырю всыпали с лихвой, и веет от него такой безнадёгой, что мне почти его…
Нет. Совсем нет. Ни капельки.
— Идио, вот ты Тёмный, — громкий, вкусный хруст печеньем справа: у Джен всегда есть, что поесть. — Растолкуй, почему кое-кто…
— …ведет себя как придурок, — подхватывают слева.
Я помалкиваю, догадываясь, что ответ «Потому что придурок» их не устроит.
— Вроде бы извинился, признал, что был неправ, и снова-здорова! Я Тёмный, страшный, злой вампир, хлещу кровищу, как кефир… Понятно, к фэстерам у него счёт с Беломорканал, но мы-то при чем? Из тех м<процарапано когтем> ведьмаки, как из пьяного дояра машинист насосной станции для закачки рабочего агента в пласт!
Мы с Тироном натужно кашляем. Шагающий впереди вампир наступает сам себе на ногу и едва не падает. А вот не подслушивай!
— Это раз, — как ни в чем не бывало, продолжает Дженайна. — Два — не любишь ведьмаков, зачем гнобишь чародея? За компанию? Поневоле напрашивается вопрос…
— За что упырь не любит Хранителей? — подсказываю я.
Дженайна кивает. И делает то, чего я никак не ждал — протягивает мне печенье. Надкусанное, но всё же. В Диком лесу, наверное, все вурдалаки передохли.
— А вы не находите, что это некрасиво, обсуждать присутствующих у них за спиной? — не оборачиваясь, цедит вампир.
— Нет, если присутствующие последние десять минут только рычат и хамят, — возражает Тирон. — Так за что вампир не любит Хранителей? Мы же тебе ничего не сделали… или сделали?
— Это был вопрос, Зима, — уточняет его сестра.
Я невольно принюхиваюсь и… Что?! Если б я был человеком, подумал бы, что мерещится, но я, батюшки мои зверушки, <затёрто>ов семург! Я чую! Творец, куда ты смотришь? Упыри не знают мук совести. Они думают лишь о себе. Расхаживают с видом Сгиньте-Хранители-Это-И-К-Тебе-Относится-Перевёртыш или изобретают гнусные планы по избавлению от долга, но не трясутся, боясь привязаться к врагам, и не страдают, понимая, что Уже к ним привязались! Бедный Зимка…
Я… я только что назвал… Я сошёл с ума. И это чувство, стеснившее грудь, будто мне… сукин кот, жалко этого… гада…
Творец, я знаю, ты ушёл на отдых и вручил власть над миром демону Ы.
— Не сделали… — через силу выдавливает вампир. — Ещё. И очень бы хотелось… чтобы и не сделали.
— Чтоб меня черти уне… — Тирон прикусывает язык.
— Зима, прости, если мы подумали о тебе плохо, — хлопает глазами Джен. — Это же не… пророчество?
Как тролли не считают землеописание за науку, так и семурги презирают разные видения-привидения, которые только и могут, что жизнь портить и мозги сушить. А упыри, похоже, верят. Впрочем, им скажи, что завтра конец света — обвяжутся саваном и на погост поползут. Идиоты. Вот бате сколько раз обещали, мол, придут лис с цветком, оставят от замка камешки да крошки. И где сейчас те проро<ки?..>
<Дыра в пергаменте, несколько строк размазано>
- <А вы разве н>е хотите узнать, о чем это проро…
— Нет! — дружно рявкаем мы.
Вампир медленно оборачивается. Глаза — блюдца, рот — руна «ольс».
— Не хо…тите? Но поче… ах, да, — он пожимает плечами. — Я и забыл с кем говорю. Одно слово — Хранители… ну, и ты с ними, пёс.
— Сейчас опять Тьму со Светом приплетёт, — шепчет Дженайна.
— Свет и Тьма… лед и пламя… гроза и покой… им друг друга никак не понять, — словно для себя говорит вампир. — Могут встретиться, несколько песен про<петь и без боли расста>ться опять…
Мы таращимся ему в спину.
— Чего?!
— У него было тяжелое детство, — поясняет Джен.
— И люлька дырявая, — кивает Тирон.
— Он часто грыз погремушки.
— Раскрашенные свинцовыми красками?
— Похоже на то.
Вот <чт>о «зл<ой язык сирен>ий» девкам дает, а?
Пергамент третий.
Есть он, <Всебл>агой и Всесущий, что стоит выше всех богов. Каждый, в ком теплится крупица разума, почитает его. Две руки у него: тьма и свет, и Свет — левая рука тьмы, а Тьма — правая рука све<та><пергамент надорван, руны затёрты> <и бе>з одной нет другого. Кто-то молится Творцу без поминанья рук его, иные славят Предвечный Свет и кладут требы Матери Тьме. Свет и Тьма щедро делятся с <несколько слов неразборчиво> спрашивают немало.
Тьма — не есть зло, а Свет — добро. Они просто есть.
Тьма предлага<ет свобо>ду. Свободу от правил, приличий, долгов и связей. Ты ник<ому ниче>го не должен, шепчет она. Твоя судьба в твоих руках. Бери, что хочешь. Делай, что хо<чешь>. Но вот беда, всем хочется разного… И нет ничего хуже, чем получить то, что просил.
Светлых призывает долг. «Во имя!» и «За!» малюют они на своих знамёнах. Не будь равнодушен, вещает Свет. Не откажи в помощию не отведи глаз. Ты должен!.. Светлые не лгут — просто не говорят всей правды. Плетельщики словесных кружев, мастера намёков, люби<тели вы>гребать орехи из огня чужими руками.
И так уж повелось, что Светлые и Тёмные <затёрто> недолюбливают друг друга. Мы считаем их твердолобыми пустобрёхами, они нас — лживыми себялюбцами, и если уж говорить честно — верно и то и другое. Не знаю, что лучше, их «должание» или наше «хотение», но твёрдо знаю другое: пути, коими бродит их лукавая мысль, мне не понять и через сотню лет. А вот упырюгу понимаю даже слишком хорошо, потому так и хочу его <конец пергамента зверски пожёван и нечитабелен>.
