Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»
— Глаза, — прошептала она с ужасом.
Лишь теперь Мерик осознал, что в черной пустоте глазниц мерцают неяркие блики. Что-то вынудило его опуститься на колени, подчинило себе волю художника, но, впрочем, секунду спустя освободило ее. Он оперся ладонью о чешую — и нащупал вдруг массивный перстень. В его черном камне мерцали те же блики, что и в глазах мумии, а на поверхности была вырезана буква S. Мерик внезапно осознал, что норовит отвернуться от камня и от глазниц, словно они внушают ему отвращение. Он прикоснулся к руке мумии: кожа была высохшей и твердой, но живой.
Позади послышался шум. Мерик вскочил и ткнул пальцем в зев туннеля.
— Беги туда, — прошептал он. — Мы обойдем его и выйдем к лесенке.
Но Пардиэль был уже слишком близко, чтобы поддаться на подобную уловку. Они бежали сломя голову, падали, поднимались и бежали снова, а Пардиэль преследовал их по пятам; очутившись в просторном гроте, Мерик почувствовал, как крюк вонзился ему в ногу. Он повалился на пол пещеры. Пардиэль прыгнул на него, отогнал Лиз, которая попыталась вмешаться, схватил Мерика за волосы и ударил его затылком о чешую. Лиз завизжала, перед глазами Мерика вспыхнули ослепительные огни. Еще один удар! И третий! Он смутно различал, как Лиз сцепилась с Пардиэлем, как тот отпихнул ее и вновь взмахнул крюком. Лицо десятника искажала гримаса ненависти. Неожиданно она пропала. Рот Пардиэля широко раскрылся, он потянулся за спину, будто хотел почесать лопатку. По подбородку заструилась кровь, он рухнул прямо на грудь Мерику. Художник услышал голоса. Он попробовал скинуть с себя тело Пардиэля, но лишь попусту истратил оставшиеся силы. Тьма поглотила его, непроглядная тьма, столь же отвратительная, как глаза мумии.
Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему лоб влажной тканью. Он подумал, что это Лиз, но когда спросил, что случилось, ответила ему Джарке.
— Пришлось убить его.
Голова Каттанэя жутко болела, взгляд отказывался фокусироваться, омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно припадочные. Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке.
— А где Лиз?
— Не волнуйся, — сказала Джарке, — скоро ты ее увидишь. — Слова мэрши прозвучали так, будто она произнесла приговор.
— Где она?
— Я отослала ее в Хэнгтаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили вдвоем в день пропажи Пардиэля?
— Она бы не ушла… — Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо Джарке. Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах лишайника на драконьей чешуе. — Что ты с ней сделала?
— Убедила, что так будет лучше, — отозвалась Джарке. — Ты что, не знаешь, что она только забавляется с тобой?
— Я должен поговорить с ней.
Мерика мучала совесть; к тому же, Лиз не перенесет такого горя в одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем.
— Ты не пройдешь и десяти футов, — сказала женщина. — Подожди, пока твоя голова на прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх.
Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился отыскать Лиз, как только окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой он лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался коже Каттанэя и его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой.
— Как звали того чародея? — справился он, вспомнив мумию, перстень и камень с вырезанной буквой. — Того, который пытался прикончить Гриауля…
— Никогда не слышала, — ответила Джарке. — Но, сдается мне, там сидит как раз он.
— Ты видела его?
— Да, когда гналась за добытчиком чешуи, стащившим и моток веревки. Бедняга, ему не позавидуешь.
Джарке помогла ему подняться, они вскарабкались по лесенке и возвратились в Хэнгтаун, а Пардиэль остался в полости на радость птицам, ветрам или чему похуже.
«Если я не ошибаюсь, считается, что любящая женщина не станет колебаться или обдумывать создавшееся положение; нет, она слепо будет повиноваться своим желаниям. Я испытала это отношение на себе: многие обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала. Вину с себя я ни в какой мере не снимаю, но что касается осквернения святого чувства, здесь я ни при чем. Наверно, со временем мы расстались бы с Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не торопиться. Злым моего муха назвать никто не мог; кроме того, существует же понятие супружеской верности.
После смерти Пардиэля я не могла видеть Мерика, а потому переехала в другое место. Он часто пытался встретиться со мной, но я всегда ему отказывала. Искушение было велико, но сознание вины не отпускало. Четыре года спустя, когда умерла Джарке — ее раздавило сорвавшейся повозкой, мне написал один из ее помощников. В письме говорилось, что Джарке любила Мерика, что это она сообщила Пардиэлю о наших свиданиях и, быть может, сама разработала план убийства. Тяжесть моей вины — для меня — заметно ослабела, и я подумала: а не повидаться ли мне с Мериком. Однако прошло чересчур много времени, и мы оба жили своей жизнью, поэтому я не стала ничего предпринимать. Еще через шесть лет, когда воздействие Гриауля на людей уменьшилось настолько, что сделалась возможной эмиграция, я переселилась в Порт-Шантей, после чего не слышала о Мерике добрых двадцать лет, а потом получила однажды письмо, часть которого приведу.
«…Мой старый друг из Регенсбурга, Луис Дардано, живет со мной и пишет мою биографию. Повествование выходит довольно-таки легковесным и сильно смахивает на те истории, которые обычно рассказывают в трактирах; впрочем, если ты помнишь мою манеру, такой тон представляется вполне подходящим. Но вот я читаю — и удивляюсь: неужели моя жизнь была столь простой? Одно стремление, одна привязанность… Господи, Лиз! Мне семьдесят лет, а я по-прежнему грежу о тебе, по-прежнему думаю о том, что случилось тем утром под крылом. Как ни странно, только теперь я понял, что корень всего не в Джарке и не в нас с тобой, а в Гриауле. Как я мог не видеть этого раньше?! Ведь я уходил от него, а он нуждался во мне, ибо иначе некому было бы завершать картину на его боку, картину его полета, бегства, желанной смерти. Я уверен, ты сочтешь мой вывод смехотворным, но не забудь, что я пришел к нему в конце пути длиною в сорок лет. Я знаю Гриауля, знаю его чудовищную ловкость и коварство. Я чувствую его влияние в каждом поступке, совершенном в долине с момента моего в ней появления. Каким же я был глупцом, раз не мог догадаться, что за печальным исходом нашей любви стоит его зловещая воля!..
Теперь тут всем заправляют военные, как тебе, наверняка, известно и без меня. По слухам, они собираются зимой осаждать Регенсбург. Немыслимо! Их отцы были невеждами, а они сами — полные тупицы. Работа продолжается, у меня все по-старому: плечо болит, дети пялятся на улицах, взрослые шепчутся о том, что я спятил…»
