Далия Трускиновская - Окаянная сила
— Я-то? Я — с посольством! — гордо отвечал Федька. — Мы — посольские!
Очевидно, пути, что привели его из ватаги дядьки Баловня в цареву свиту, были не менее извилисты, чем Аленины.
Сейчас, без дремучей бороды, в ладном кафтане, да и причесанный гладенько, был Федька молодец молодцом. Кабы не знать, что дурак, — и заглядеться можно.
Алена молча смотрела на него — ей было любопытно, как его сюда занесло, и только. А также хотелось, чтобы поскорее его отсюда унесло — уж кто-кто, а Федька ей здесь был без малейшей надобности. Хватит с нее и Алексаши.
— Алена… — нерешительно произнес он. — А дитятко как же? Ты ж брюхатая ходила…
— Нет дитятка, — зло отрубила Алена. — Без дыханьица родилось.
— Царствие небесное… — только и смог пробормотать Федька. — Ну, что же, мы ж молодые, других наживем…
— Других наживем? — переспросила потрясенная Алена. — С тобой? Да на что ты мне сдался, бесталанный?
— Мы ж повенчаться хотели! Алена! Я ж искал тебя! Меня дядька Баловень с Баловнихой с собой звали, они в сибирские украины подались, а я остался! Я ж тебя искал! Знаешь, как искал? Я ж до купцов Калашниковых дошел!
— Господи Иисусе! — тут Алене стало жутко. — И что же?
— Насилу ушел… Они-то знали откуда-то, что на тебя налетчики дядьки Баловня напали…
— Ну, вот что, Феденька, — с ядовитой лаской молвила Алена. — Дороженьки наши разошлись. Ты с государем за море поедешь, я тут останусь. И прощай!
Подумала и добавила зловредно:
— Сокол ясный!
— Да как же, Алена? — завопил дурак Федька. — Да куда ж я без тебя? Да коли уж отыскал!
— Отыскал? — От возмущения у Алены дыханье пресеклось. — Это ты с государем за морем меня отыскивать собрался?
— Да отыскал же!
— Что ты заладил как дятел — искал, отыскал! Разошлись дороженьки!
Ох, не надо было Алене препираться с Федькой, не надо было отвечать на его дурости иными дуростями. А оморочить его сильненьким словечком — и уйти потихоньку. Но такая злость напала на Алену, что она и про силушку свою почему-то забыла, такая злость, что хоть в волосы Федьке когтями вцепляйся, словно пьяная баба пьяному же мужику. Ведь кто ее в лесу силой брал, от кого брюхатой ходила, кровавые слюни утирала, на болотном острове озябала холодной смертушкой?
Однако Федька всё понял по-своему. Коли не убегает, а всего лишь ругается, стало, дело на лад пошло! В два шага оказался он возле Алены, схватил в охапку и принялся целовать посвежевшее на сытных кормах личико. И целовал, как шальной — в нос, в щеки, и бормотал несуразное, и с такой силищей к себе прижимал, что ребрышки едва не треснули…
— Уйди, постылый, уйди! — кричала Алена, не заботясь, что на их русскую перебранку сбегутся немцы. — Пес, вор, обзетильник, сволочь!
— Нашел же я тебя, нашел же! — отвечал дурак Федька. И целовал снова. Как ни мотала она головой, но один поцелуй пришелся и в губы.
Тут уж вовсе на Алену безумие нашло.
Губы должны были оставаться нетронутыми для того, у кого очи соколиные, брови соболиные, для Владимира!
Начисто позабыв диковинное свое похождение в веселом доме, но вдруг воспылав огнем несокрушимой верности, рванулась Алена — и вырвалась, и отскочила, и вознесла над головой руки, как отродясь не делывала, и уставила персты Федьке в глаза, и заговорила со знакомой и восторгающей душу яростью:
— Найди, морока, с любого бока — с ветреной и ответренной, с восхода и с запада! Заморочь голову, отведи глаза тридцать три раза!
И задрожали перед глазами, двоясь, колкие ветви того сухостоя, и поставила их Алена перед собой — иголками к Федьке, и замельтешили они в его глазах ржавым маревом!
— Морочная проказа, съешь мыслей чистоту, дай обморочную пустоту! — обратилась к тому мареву Алена. — Как младенец видит и не видит, слышит и не слышит, внимает и не понимает, так чтоб меня мой враг, раб Божий Федор видел и не видел, слышал и не слышал, речам внимал и ни черта не понимал!
Расхохоталась она победно — и оборвала смех, чтобы веско накрыть лихой заговор единым словом-замком «аминь».
Федька зашарил руками по пустоте, как бы норовя обнять и прижать к себе марево, затоптался и к Алене спиной повернулся.
— Алена! Алена! — в ужасе позвал он. — Да что ж это подеялось, господи? Иисусе Христе!
Вдруг его осенило — к великому неудовольствию ведуньи, принялся он не то чтоб читать вслух, а вопить не своим голосом спасительную молитву «Отче наш», и жутью было исполнено каждое словечко, и такова была проснувшаяся в Федьке с перепугу сила, что стало гаснуть напущенное марево!
На эти дикие молитвенные вопли отозвался кто-то поблизости криком «Ко мне, волонтеры!», раздался топот — караульщики мчались на помощь одуревшему Федьке.
— Гвоздей те в ноги, ни пути те, ни дороги! — кинула через плечо Алена, убираясь подальше от этого злосчастного места.
* * *— Прежде всего — русский царь едет с посольством? — спросил, заметно волнуясь, фон Рекк.
— Да, и я видела его.
— Где? Там? В веселом доме? — наперебой загомонили господа.
— В веселом доме, — согласилась Алена, подивившись тому, что мужчины считают дела, которые там творятся, весельем.
Странно мыслили мужчины. Вот и сейчас они ради пустячного разговора забрались чуть ли не на чердак, сбились все вокруг единственной свечи, а на чердаке-то не жарко!
— Фрау Хелене! — Барон заговорил торжественно и едва ль не со слезой в голосе. — То, что вы нам сейчас расскажете, для нас очень, очень важно! От этого зависят судьбы наши и наших детей! Говорил ли царь что о Лифляндии? О положении лифляндского дворянства? О миссии Иоганна фон Паткуля при саксонском дворе? О войне?
Алена уставилась на него, приоткрыв рот.
Недолго длилась полнейшая тишина — негромко рассмеялся Рейнгольд.
— Помилуйте, Фриц! Сами-то вы о чем говорите с девками в веселом доме?!
И он обратился к Алене весело, ласково, приятельски, так что ей самой захотелось ответить как можно полнее и достовернее:
— Любезная, почтеннейшая фрау Хелене, говорил ли русский царь со своими спутниками о девицах? Об их уборах? О рижских женщинах? Как они ему понравились? Должно быть, он сравнивал их с московскими красавицами?
Алена покраснела — то, что Петр Алексеич сказанул о Таубхен, не во всяком обществе можно было повторить, да и не знала она по-немецки этого словца.
— Он мало говорил о женщинах, — собравшись с силами, ответила она.
— Но он оказал им внимание, я полагаю?
— Он оказал внимание…
Рейнгольд нагнулся и заглянул в глаза Алене.
То, что он исхитрился прочесть в тех глазах, ошарашило его до последней степени.
