Ольга Денисова - Учитель
Он рассказал о том, как в школе не понимал того, что читает, и как тяжело было заучивать огромное количество слогов, ничего из них не складывая, и вообще – каким глупостям учили его монахи, и что все писание он до сих пор знает наизусть, и все каноны, и все тропари, и часослов, и какая все это скука и ерунда.
Дети обстреливали снежками их обоих, Нечай не забывал им отвечать, и Дарена, как выяснилось, тоже умела метко и далеко кидать снежки – Нечай не ожидал, что она такая ловкая. Когда они добрались до идола, между ними кипел нешуточный бой.
– Здравствуй, древний бог, – Нечай, улыбаясь, сдернул с головы шапку, и Стенька последовал его примеру.
Маленькие босые ножки вытоптали поляну вокруг, и Нечай поспешил обойти изваяние, сметая следы, пока их никто не заметил. Но Стенька был поглощен разглядыванием истукана, а Дарена пыталась пристроить колосья на покатом пьедестале из земли и камней.
– Ну? – спросил ее Нечай, – И что нужно делать? Нас сегодня в два раза больше.
– Не знаю… Мне кажется, надо просто здесь быть… – она закусила губу и опустила глаза, так и не сумев уложить колосья к подножью идола – они сползали вниз.
– Погоди-ка, – Нечай сделал ей знак поднять колосья, – Стенька, давай, что ли, из снега столик сделаем…
Тот молча кивнул, не отрывая глаз от лица древнего бога.
– Что? Нравится? – усмехнулся Нечай.
– Ага, – шепнул тот, – здорово…
– Его зовут Волос. Он защищает Рядок от нечисти. И вообще… защищает…
– Здорово, – одними губами повторил Стенька, и Нечай начал делать столик без него – на морозе снег лепился плохо, но, как ни странно, руки мерзли не сильно.
Груша кинулась ему помогать первой, толкая снежный ком слабыми ручками, но он велел им с Дареной делать второй, из маленького снежка, а потом и Стенька присоединился к ним, когда пришла пора катить его к идолу. Нечай пожалел, что не надел рукавиц – ровнять плотный снег голыми руками было просто неудобно.
На столике колосья выглядели гораздо лучше и действительно напоминали цветы. Все четверо остановились и замолчали, не зная, что делать дальше. Уходить Нечаю вовсе не хотелось, он не чувствовал, будто что-то сильно изменилось.
– И что, надо теперь так просто стоять? – тихо спросил Стенька.
– Да нет… наверно… – Нечай пожал плечами.
– А давайте тогда во взятие городка поиграем… В этом году не играли еще ни разу…
– Да мало нас. Неинтересно.
– Да ну! Нормально! – обрадовался Стенька, – Мы небольшой городок сделаем.
– Да мы с тобой девок на раз разобьем, – хмыкнул Нечай.
– Ага! Попробуйте сначала, – Дарена задрала подбородок и притянула к себе Грушу.
– А я, конечно, буду быстрым конем… – Нечай почесал в затылке – во взятие городка он в последний раз играл еще до школы. Тогда он был слишком хлипким, чтоб таскать товарищей на закорках, но ему, как назло, хотелось быть именно конем, а не всадником.
– Ну, хочешь, я буду конем, – вздохнул Стенька.
– Нет уж! – Нечай захохотал, – конем буду я!
Он давно так не веселился, и давно так не хохотал. Снежную крепость они выстроили на славу – жалко было ломать. Но все равно сломали, хоть и не с первого раза. Таскать на спине Стеньку оказалось тяжеловато, закоченели руки, обветрилось лицо – Дарена с Грушей забрасывали их снежками с ног до головы, но снежный городок в конце концов рухнул, сбивая девок с ног. Нечай тоже не устоял, Стенька перелетел ему через голову, и они барахтались в снегу вчетвером, надеясь завладеть «знаменем», которым послужила тряпица, в которую Нечай обычно заворачивал леденцы.
А потом что-то стало меняться… Они еще смеялись и отряхивались, еще подшучивали друг над другом, еще полны были сил и азарта, но что-то уже происходило: звенело в морозном воздухе, натягивало какие-то струны внутри, подрагивало, пело тихую песню, от которой на глаза наворачивались чистые, сладкие слезы.
И они стояли вокруг истукана, взявшись за руки, и, задирая головы, смотрели ему в лицо. И древний бог говорил с ними. А может, это им лишь показалось? Нечай никогда прежде не говорил с богами. Бог еще не пришел, он пока только услышал зов, и тихо, издалека, откликнулся на него. Но он откликнулся, и это шевельнуло в душе такие силы, что Нечай едва не захлебнулся собственным сбившимся дыханием – это было настоящее волшебство, непонятное, немного пугающее, удивительное и явное.
– Он услышал… – шепнула Дарена – по ее разрумяненным щекам бежали слезы, – он услышал!
Нечай кивнул, глотая ком в горле.
– Нас мало, – сказал Стенька, шмыгнув носом, – надо, чтоб его позвали все. Весь Рядок. Тогда он придет. И тогда никого больше ночью не убьют…
Нечай и сам это понял: мысль поселилась в голове с легкостью, будто всегда там жила, не вызывала ни сомнений, ни отторжения. Мертвые дети уснут, когда Рядок попросит об этом. Попросит их и позовет могучего древнего бога по имени Волос. Бога-повелителя тех мертвецов, что остались на земле. Нечаю словно открылась на миг часть невидимого мира, и он разглядел паутинки нитей, связывающих воедино мертвых и живых, людей и богов. Непрочный лад, хрупкое, колеблющееся равновесие, слабое дыхание, готовое оборваться от малейшего ветерка. Слишком тонки нити, пронизавшие эфир – перепутанные, непонятные… Потяни неосторожно – и запутаются в узел, дерни посильней – мир качнется, оборви грубой рукой – и рухнет лад, как только что рухнула снежная крепость.
– Надо сказать всем, – Дарена уверенно разомкнула круг и повернулась в сторону Рядка, но Нечай ее остановил.
– Погоди. Так нельзя.
– Почему? – спросила она запальчиво, – почему нельзя?
– Потому что в городе тебя за это сожгут в срубе, а перед этим будут пытать. Потому что это хуже, чем раскольничество, хуже, чем дьяволопоклонство. Стоит только Афоньке свистнуть, как сюда приедут стрельцы и сожгут нас вместе с идолом. А Афонька побоится не донести, иначе и он тоже окажется в виноватых, понимаешь? Его за недоносительство, может, и не сожгут, но в монастырь отправят точно.
Дарена еще сильней зарделась и повыше подняла голову:
– Ну и пусть! – прошипела она, – пусть сожгут! А я все равно скажу! Потому что это правильно!
– И я скажу, – Стенька как бы невзначай встал рядом с Дареной.
Груша замотала головой и прижалась к Нечаю. Он вздохнул. Стенька – ребенок, он и понятия не имеет, о чем говорит. Да и Дарена не много старше. Сколько ей? Восемнадцать? Девятнадцать? Нечай в девятнадцать лет, помнится, тоже ничего не боялся. Только… Он на миг представил, как узкий, режущий язык кнута взвивается над мягкой, белой девичьей спиной, и его передернуло. Она не понимает, что ее ждет… И пугать ее бесполезно.
