Марина Дяченко - Пещера
Раман выглянул в окно; серая машина по-прежнему стояла напротив подъезда. Ему даже стало казаться, что это именно та машина. У которой был шанс сшибить Павлу в самый первый день их с Раманом знакомства…
– Занято, – беспомощно сказала Павла за его спиной. – Все время занято… И у них, наверное, то же самое, ведь Раздолбеж анонсировал…
Она не договорила.
Надо включить телевизор, подумал Раман вяло. И радио тоже надо включить, авось что-нибудь да услышим…
– Алло, – быстро сказала Павла в трубку, – Лора? Да. Я знаю. Да, я знаю… Что? Кассета, – она быстро взглянула на Рамана, – кассета у Ковича… Да. Да… Сейчас? – она отвела трубку от лица, обернулась к Раману: – Включите… Там анонс…
Пульт телевизора оказался почему-то под высокой горой из пыльных старых газет; Раман поймал четвертый канал, на экране был сам он, Кович, на сцене, раскланивающийся вместе с актерами после какого-то спектакля, кажется, «Голубого Рога»… Веселый и сытый, и лет на пять моложе, а по сравнению с сегодняшним днем – так и на все десять…
– …обещает стать событием не только сезона, но и прошедшего десятилетия. Театральные агентства многих стран мира уже закупили билеты на много месяцев вперед, команда любителей театра нашей страны пополнится отрядами иностранных туристов… Сезон обещает быть жарким, возможно, не всем из наших постоянных зрителей повезет именно в этом году прорваться на премьеру – для вас, хранящих в бумажнике заветный билет, и для вас, не рассчитывающих получить его в ближайшее время… Смотрите завтра, в восемнадцать ноль-ноль, в передаче «Портал» – специальные материалы о премьере «Первой ночи» в театре Психологической драмы… Беседа с режиссером Раманом Ковичем, фрагменты спектакля, все, что вы захотите знать о постановке Рамана Ковича – «Первая ночь!»
– Да, Лора, – сказала Павла глухо. – Да, мы смотрим… Нет, не с мужем. Нет… Что?!
На экране скалились друг на друга театральные маски.
– Передачу-то никто не запрещал, – сказала Павла сквозь зубы. – Это же не просто рейтинговая, это… А. Ну да… Трюк. Просто рекламный трюк Ковича, это точно, правильно, Лора… Да. Наверняка. Может Раздолбеж подойти?..
На экране появился служебный вход, даже окна Раманова кабинета попали в кадр тоже; мне надо в театр, подумал он устало. Ведь, наверное, все уже все знают… Легче, не надо сообщать… Но все равно надо в театр, я должен убедить их… что не конец, что все еще вернется…
Спектакль жив, подумал он с внезапным ожесточением. Спектакль-то жив, он просто… он просто спит. Никто не помешает ему, Ковичу, ежемесячно устраивать прогоны… чтобы поддержать… чтобы…
Мумия, сказал трезвый внутренний голос. Как бы живой, как бы мертвый… Спектакль, лишенный зрителя, не живет, как не живет рыба на берегу… Оболочка останется – но выветрится суть. Увянет, ссохнется…
– Четвертый канал приносит зрителям свои извинения, – бархатным голосом сообщил диктор на фоне все тех же скалящихся масок. – По техническим причинам вместо анонсированной в передаче «Портал» информации состоится обзорная экскурсия по театрам столицы. О том, когда выйдет в эфир анонсированная передача, будет объявлено дополнительно…
Рекламный ролик.
Он все еще тупо смотрел в экран, когда за спиной его заговорила Павла.
– Добрый день, господин Мырель, – Павла говорила бесстрастно, и эта бесстрастность беспокоила Рамана все больше и больше. – Да, я знаю… Кассета готова… Почему?..
Некоторое время она молчала, слушая вибрирующий в трубке голос. Раман переключал каналы. Первый, одиннадцатый, двадцать восьмой…
– …был глубок, и…
Он успел переключить канал прежде, чем Павла, стоящая спиной к экрану, успела увидеть спокойное, слегка рассеянное лицо Тритана Тодина, глядевшее с фотографии в траурной рамке. И прежде, чем она успела расслышать стандартную формулировку некролога.
Ты был мерзавцем, егерь Тодин, думал Раман, ты был лгуном, но ты умер так, что я чувствую себя виноватым…
Когда Павла заговорила снова, Раман вздрогнул. И испуганно посмотрел ей в лицо.
– Но господин Мырель, – говорила Павла каким-то лязгающим, как железная машинка, голосом. – Это действительно ВЕЛИКИЙ спектакль. Я не понимаю до конца мотивов… комиссии по нравственности… но передачи-то никто не закрывал?! Ее ждут, это будет…
Пауза. Павла молчит, в трубке дрожит, срывается, вибрирует голос.
– Напрасно, господин Мырель. Нет, при чем тут мое мнение… Господин Тодин?..
Она запнулась. Раман подавил в себе желание вырвать трубку из ее рук и закричать Раздолбежу в уши все, какие знал, ругательства.
– Господин Тодин со мной согласен, – сказала Павла тем самым мертвым голосом, который бросал Раман в дрожь. – Потом. До свидания.
И она положила трубку и обернулась к Раману – но в этот момент телефон затрезвонил снова, Павла механически ответила, с какой-то даже улыбкой:
– Алло…
И протянула трубку Раману:
– Это девушка. Она плачет.
* * *Все газеты вышли с маленьким, в рамочке, очень вежливым сообщением службы информации Триглавца.
После короткого сообщения о том, что спектакль «Первая ночь» в театре Психологической драмы признан неприемлемым для общественной нравственности, шли пространные извинения перед гражданами города. Охраняющая глава, говорилось в сообщении, осознает всю напряженность ситуации и моральный ущерб, наносимый городу и в особенности театру – однако ущерб от публичной демонстрации спектакля обещает быть несравнимо большим. Ведущие психиатры страны сошлись во мнении: «Первая ночь» подлежит закрытию как наносящая однозначный вред психическому здоровью и нравственной установке зрителя.
После разговора с плачущей Лицей Раман нашел в себе силы собраться и поехать в театр; что он там говорил – вспомнить не представлялось возможным, он очнулся уже в такси, мокрый и липкий от пота, с неутихающей болью в груди, и в левой руке, и, кажется, во всем теле. Он не хотел походить на побитую собаку – но при виде неубранных декораций «Первой ночи» у него снова случился сердечный приступ, а потом провал в памяти, а очнулся он стоящим на сцене перед притихшими людьми в партере, он что-то им говорил, и, даже, кажется, усмехался.
Он знал, что мягкие утешения в устах главрежа напугают его людей больше, чем любая истерика – и потому с первых же слов пообещал страшные кары на головы отступников, буде такие отыщутся, отступников, которые испугаются, или опустят руки, перестанут, в зависимости от профессии, содержать в готовности декорации либо ежедневно повторять свои роли, либо вообще позволят себе упадок, депрессию, хныканье… Он говорил жестко, злобно, кажется, даже брызгая слюной, это отвратительно, но он ничего не мог с собой поделать.
