Марина Дяченко - Пещера
А в полшестого он додумался единой пригоршней принять все лекарства, оставленные врачицами из «Скорой».
И понял, что звонить завтруппой ни в коем случает не станет.
Никому не станет звонить. Отправится сам.
Из-под приоткрытой балконной двери тянуло холодом. Ночь была сырая и ветренная; лежа без сна, он вдоволь наслушался шелеста и скрипа, будто деревья, боясь предстоящей осени, поспешно изливали друг другу свои страхи…
Он с трудом поднялся, доковылял до ванной и, увидев в зеркале собственное лицо, грязным образом выругался.
Грязно – но очень тихо. Не потому что боялся смутить собственное отражение, а потому, что на громкие ругательства не хватало сил.
Звякнул входной звонок. Как-то очень осторожно, будто боясь потревожить; Раман дернулся и посмотрел на часы: шесть утра…
– Входите, – хотел крикнуть он, но крика не получилось; стянув с крючка ободранный полосатый халат, он побрел в прихожую – правая нога босая, левая – обутая в тапочек с черным синтетическим ворсом.
На лестничной клетке стояла Павла Нимробец. В большой, не по росту, мужской куртке; она отшатнулась, увидев его лицо, а он испугался, встретившись с ней глазами.
Потому что глаза были сухие и лихорадочные, совершенно больные, сумасшедшие.
– Я удрала, – виновато пробормотала она, кутаясь в куртку. – Я от них… дураков… сбежала… Но у меня маячок. Мне все равно не сбежать…
– Павла…
– Тритана убили, – сказала она как-то даже весело. – Сон его был глубок… но смерть пришла совершенно не естественно, потому что его застрелили в Пещере из этого… самострела… а он говорил, что в Пещере самострелов нет…
– Павла?!
Он втащил ее в квартиру, огляделся, как слепой, кинулся к телефону, на ходу прикидывая, кто сейчас нужнее – психиатр, кардиолог, гинеколог, Второй советник?!
– Не надо! – вскрикнула Павла за его спиной. – Не надо никому звонить…
Он беспомощно опустил трубку на рычаг.
– Больницей пахнет, – сказала Павла шепотом. – Вы… чего это, а?..
– …Стимуляторы, – повторил Раман вежливой аптекарше. – Чтобы бодрствовать как минимум двое суток подряд. Мне необходимо для работы.
– Господин Раман, – вежливая аптекарша ужаснулась. – Стимуляторы в сочетании с целой батареей сердечных…
– Сердечные – не для меня, – соврал он терпеливо, хотя весь его вид, включая отекшее лицо и больные глаза, говорил совершенно об обратном.
– Господин Раман, обязательно проконсультируйтесь с врачом…
– Обязательно.
Он вышел из аптеки, прижимая к боку ярко-красный увесистый кулек; напротив подъезда, на улице Кленов, стояла длинная серая машина. Стояла себе спокойно, не прячась, не выключая фар – просто серая машина, семь утра…
«Охраняющая и Познающая вечно тянут в разные стороны».
Значит, это люди Охраняющей предпочитают серый всем другим цветам? По крайней мере если речь идет о машинах?..
Возможно, я и виноват перед тобой, егерь Тодин, думал Раман, одолевая пять ступенек до лифта. Ты будешь смеяться – но мне кажется, что мы не договорили, думал он, дожидаясь, пока тяжелая туша в затянутой сеткой шахте сползет вниз и откроет двери. Мы не доспорили – а последний аргумент, как оказалось, не за мной и даже не за тобой, а ведь ты знал, что так обернется, егерь Тодин, если бы ты в нужный момент отошел в сторону – цел бы остался, и мы бы еще поговорили…
Впрочем, тогда говорить нам было бы не о чем.
Семь ноль пять, серая машина по-прежнему стоит у подъезда, но Павла может не беспокоится – никто ее не тронет. На многих мониторах спокойно дремлет зеленый светлячок, вот она, угрожающая цивилизации Павла, которой осталось жить еще целых двое суток…
Потому что даже со стимулятором на третьи сутки она, наверное, все-таки захочет спать, и сон ее будет глубок.
Он позвонил в приемную Администратора – там удивились, но вежливо согласились записать его, всемирно известного режиссера, на прием на будущий вторник.
– Мне необходимо увидеться с Администратором сегодня, – убеждал он незнакомого чиновника, потому что никого из его знакомых чиновников, как на грех, не было на месте.
– Но, господин Кович, это невозможно… Совершенно невозможно, обращайтесь в Управление, обращайтесь к Советнику по культуре…
Раман бросил трубку.
– Я покажу им, – он бормотал, расхаживая по комнате, а Павла сидела на диване, по-прежнему зябко кутаясь в мужскую куртку. – Я подниму всех на ноги, вокруг тебя, Павла, будет ходить кольцо корреспондентов, они не посмеют… Это бред, это дичь, или мы живем в сумасшедшем доме?!
– Мы теряем время, – сказала Павла тихо.
– Что?
– Мы теряем время. Никто не послушает вас, Раман.
Она говорила, еле разжимая губы, и смотрела не на собеседника – мимо, вдаль, и глаза были по-прежнему сухие, лихорадочные, и Рамана второй раз в жизни охватило щемящее, болезненное чувство.
Жалость.
Он скрипнул зубами и настойчивым звонком поднял с постели приятеля-журналиста, того, что носил на галстуке стеклянную божью коровку.
– Кович? Что, что со спектаклем, я сегодня хотел…
Раман перебил его даже резче, чем следовало; впрочем, через минуту собеседник, в свою очередь, перебил его тоже:
– Снова Нимробец?! Да ты знаешь, как мне надрали хвост в прошлый раз, когда, вместо того чтобы стать жертвой этого твоего заговора, она выскочила замуж за этого, как ты говорил, ее надзирателя, Тодина? Раман, я тебя очень ценю и уважаю, но тема несчастной Нимробец несколько протухла, ты так не считаешь?
– Тодин, – начал Раман злобно, – этот Тодин, между прочим…
И запнулся. Покосился на Павлу и прикусил язык.
Дальнейший разговор и вовсе не склеился; Раман бросил трубку в раздражении – и встретился со странно спокойным, замороженным взглядом Павлы.
– Я же говорила… Никто не поверит.
Раман плюнул, потянулся к трубке снова – но внезапная боль в сердце не дала ему закончить движения.
– Интересно, – сказала Павла, глядя, как он, скорчившись, выуживает из упаковки яркую капсулу, – о смерти Тритана будут сообщать по телевизору?..
Раман удивленно на нее оглянулся.
Она сидела, сцепив пальцы, и костяшки их не просто побелели – посинели, как у мертвеца.
В восемь часов телефон заговорил сам – и уже не замолчал ни на минуту. Звонили из газет и телепрограмм, звонили растерянные, удивленные, присутствовавшие и не присутствовавшие на генеральном прогоне, все желали объяснений, некоторое переживали, некоторые злорадствовали; в девять Павла сказала все тем же мертвым, отстраненным голосом:
– Снимите трубку, пусть лежит… Сейчас надо… позвонить Раздолбежу.
