Алёна Харитонова - Охота на ведьму
— Послушай, мальчик, ты очень устал, убираясь здесь, ведь так? — Голос чародея, казалось, наполнился тихим шелестом ветра, таким мягким, таким убаюкивающим…
Странное дело, Люция неожиданно почувствовала, как её измученное долгой конной поездкой тело начинает отзываться на этот вкрадчивый голос покорной слабостью и обволакивающим рассудок безразличием. Волшебство! Девушка встряхнулась и быстро-быстро принялась доставать из мешка остатки провизии — нужно срочно себя чем-то занять, иначе Тороевы чары коснутся не только подмастерья. Однако против воли ведьма всё ещё продолжала прислушиваться к голосу-шелесту.
На вкрадчивый вопрос мага юный рисовальщик покорно и равнодушно ответил:
— Да, Элукс очень устал. Все бросили Элукса и оставили ему страшный беспорядок.
Торой нахмурился — юному подмастерью час от часу делалось хуже и хуже, словно сумасшествие всё теснее оплетало его рассудок своей липкой паутиной. Паренёк смотрел в одну точку и непрестанно покачивался всем телом. Вперёд, назад, вперёд, назад, вперёд, назад… Чародей предпринял попытку удержать мальчика за плечи и, надо сказать, попытка эта даже увенчалась относительным успехом — покачиваться, словно ковыль под ветром, Элукс перестал — теперь туда-сюда болталась только его голова.
— Вот, выпей, и сразу станет легче. Ты уснёшь, а, когда проснёшься, всё будет как прежде, — мягко сказал маг, осторожно размыкая судорожно сцепленные ладони — все в пятнах засохшей краски.
Паренёк поднял на чародея бессмысленные, полные детской надежды глаза и прошептал:
— Правда? — из левого глаза выкатилась тяжёлая одинокая слеза.
— Правда, — убеждённо соврал Торой. — Пей.
И Элукс выпил зелье, которое предложил ему незнакомый волшебник. Зелье оказалось горьким и невкусным, это так обидело мальчика, что он заплакал навзрыд. Впрочем, слёзы быстро высохли, и на рисовальщика навалилась блаженная истома. Он закрыл глаза и обмяк, утонув в огромном уютном кресле.
— Люция… — Торой стремительно переставил на стол полупустую пиалу с зельем, едва не выпавшую из ослабших рук паренька. — Мне нужна твоя помощь, быстрее, зелье действует недолго и скоро наш горемыка…
— Умрёт?! — всплеснула руками ведьма. — Ты убил мальчика?
Маг бросил на свою спутницу испепеляющий взгляд:
— Скажи, ты хоть иногда можешь подумать обо мне не как о кровожадном самодуре, а? — огрызнулся он, торопливо растирая ладони, и пояснил. — Я лишь собираюсь аккуратно проникнуть в сознание этого несчастного. Бедняга жутко настрадался, поэтому придётся использовать самые щадящие методы. Держи его за голову.
Ведьма, которой держание жертвы за голову уж никак не казалось щадящим методом, всё же покорно стала за спинкой кресла и крепко стиснула виски безвольного Элукса.
— Отлично. Так и стой. Это на тот случай, если он вдруг дёрнется во сне. — Торой ногой придвинул к креслу табурет и уселся аккурат напротив рисовальщика. — Так что, если дёрнется, не пугайся, он спит очень крепко и не видит снов, любые судороги — лишь отзыв тела на то или иное воспоминание.
Маг подумал и закончил:
— Ну, а если дёрнусь я… Значит плохи наши дела.
Ведьма испуганно открыла рот, чтобы отговорить волшебника от опрометчивого поступка, но чародей лишь махнул рукой и раздражённо пробормотал себе под нос:
— Эх, давно я этого не делал…
Торой закрыл глаза и посмотрел на Элукса внутренним взором. Странно, а он-то принял мальчишку за мага-подмастерье, на самом же деле — ни малейшего следа способностей к волшебству — самый обычный человек. Что он делает в Гелинвире? Волшебник осторожно, едва ли не ласково коснулся рассудка паренька. Сознание, некогда имевшее радостный оранжевый цвет (его яркие сполохи нет-нет да высверкивались над головой рисовальщика), теперь стало грязно-охристым, мутным, словно стухшая вода. Прогнав бегущие по телу мурашки, Торой сделал глубокий вдох и шагнул в это полусумасшедшее чужое «я». Разум Элукса болезненно вздрогнул и, ведомый инстинктом, попытался отпрянуть. Не вышло. Чужак легко проник в самые сокровенные мысли, слился с ними и перестал чувствоваться как незваный пришлец.
В этот раз (в отличие от битвы с аметистовой ведьмой) чародей выбрал в качестве прообраза вовсе не двери — с врагом подобная бесцеремонность вполне оправдывала себя, ведь растерянность, вызванная неожиданной болью, помогала уверенно водвориться в чужом сознании, но Торою сейчас требовалось вовсе не это. Он не хотел водворяться и причинять Элуксу боль, лишь подглядеть за последними днями жизни рисовальщика. А подглядеть можно и в окна.
Маг и вздохнуть не успел, как оказался в самолично выдуманном (надо сказать наспех) длинном коридоре. Поскольку Торой не утруждался измысливанием деталей, коридор получился бесконечным, теряющимся во мраке, лишённым каких бы то ни было эстетических прикрас — неровные каменные стены, безликий пол, а потолка и вовсе не намечалось — лишь непроглядная тьма наверху. Зачем он нужен — потолок? В кривых мрачных стенах тоскливо бликовали грязными стёклами окна. Даже выдуманный волшебником коридор не скрывал царящих в сознании Элукса неразберихи и хаоса — в затянутых паутиной окнах то и дело мелькали смутные образы недавних (и очень далёких) воспоминаний. Чаще образы были размытыми и нечёткими — именно такие наполняют сознание сумасшедших, рассудок которых непременно искажает и не удерживает надолго то или иное событие. Иногда (в таком случае образ получался более чётким и понятным) в окне мелькало нечто давнее, из той жизни, когда Элукс ещё не увяз в болоте безумия.
Так, например, Торой увидел всамделишную деревенскую улицу, по которой хилого мальчонку лет пятнадцати таскал за вихры дюжий мужик. Воздух вокруг паренька и его мучителя вспыхивал тревожными красками страха, боли и унижения. Но, вот к мужику подошёл некто низкорослый, в мантии мага. Ага, стало быть, гном… Ну, если гном, то одно из трёх — либо краснодеревщик Лун, либо оружейник Шаха, либо художник Айе.
Вот гном повернулся лицом. Айе. Значит, Элукс действительно рисовальщик… Но почему гном взялся учить человека, неспособного к волшебству? Какой в этом смысл? Да и зачем везти неумёху от чародейства в Гелинвир? Не найдя ответа ни на один из вопросов, Торой перешёл к следующему окну — дожидаться, чем закончится встреча гнома и маленького забитого рисовальщика не имело никакого смысла.
Однако у второго окна (пыльного и мутного) не открылось ничего интересного. Обычные ученические будни — холсты, краски, эскизы (правда, потрясающей красоты и мастерства), кисти, угольные карандаши. А вот в следующем…
