Виктор Федоров - Меч и щит
— Когда была возможность — всегда, — с достоинством ответил Агнар. — Ведь, читая вису врагу, я даю ему понять, что он должен ждать нападения. Если нападать без предупреждения — это будет не…
— … Не виг, а мордер, — хором подхватили мы трое и рассмеялись, хотя и одобрительно.
— Слушай, мы понимаем, что ты по праву гордишься своим искусством скальда, — сказал ему Фланнери, — но все твои висы имели целью не только предупредить врагов, но и оказать на них магическое воздействие. Это все хорошо и правильно, но мы ведь не враги, так что…
— Так что будь ласка, не трави ты нас стихами, — попросил Мечислав и отхлебнул вина, видимо для успокоения нервов. Ну что поделаешь, не ценил он поэзию скальдов, и все тут. Я его за это не винил.
— А если без них рассказ будет неполон и непонятен, то излагай их содержание простыми словами, — предложил Фланнери.
Агнар недовольно поджал губы, но совету внял и в дальнейшем рассказе висами нас больше не донимал.
— Агнар прочел вису, в которой говорилось, что он никак не ожидал убить за один день трех собак. От удара о дерево он плохо соображал и побрел по лесу, не выбирая пути. Сколько он так брел, неизвестно, и чем питался в эти дни — тоже, вероятно, корой деревьев, хвоей да ягодами рябины. В себя он пришел около какого-то города без стен. Потолкавшись среди торговцев, он узнает, что ноги привели его в Эстимюр, и решает, что это судьба, так как мать его не раз поминала недобрым словом принцессу Хельгвану, которая ныне сделалась королевой. Он направился к замку и стал прикидывать, как бы туда проникнуть…
— Так ты что же? — спросил свистящим шепотом я. — Собирался убить мою мать?! Да еще прочтя ей свою дурацкую вису?!
Агнар посмотрел па меня как на идиота.
— Женщину можно убить только в том случае, когда она пытается убить тебя, да и то считается, что настоящий мужчина, даже безоружный, может справиться с любой вооруженной женщиной, не убивая ее. А уж напасть на женщину самому — значит точно совершить мордер, и за такое сразу объявляют вне закона. Нет, Агнар собирался убить не королеву, а того, кто тоже был побочным сыном Глейва, но кого, в отличие от Агнара, никто не смел назвать хорнунгом!
Я смерил Агнара взглядом, пытаясь представить, как он выглядел шесть лет назад. И этот маленький оборвыш собирался убить меня? Мне стало даже весело, но веселье омрачала мысль, что меня все-таки назвали внебрачным сыном, что бы там ни думал на мой счет Агнар. Да притом сделала это моя родная мать, но говорить об этом Агнару я не собирался… приятно все-таки, когда тебе завидуют. И я решил дослушать, что вышло из агнаровского замысла.
— Увидев, что к подъемному мосту замка направляется воз, Агнар подбежал, забрался и спрятался среди мешков под рогожей. Правивший лошадьми бонд ничего не заметил.
Когда воз очутился во внутреннем дворе замка, Агнар так же незаметно вылез из-под рогожи. А потом вошел в замок, делая вид, что спешит по чьему-то поручению. Некоторое время он бесцельно бродил по коридорам, прячась от стражников, если те проходили мимо. Но королевские покои ему все никак не удавалось найти. Наконец его занесло в какой-то тупичок. VI тут он услышал звон оружия приближающихся стражей. Быстро оглянувшись по сторонам, он метнулся к ближайшей двери, и та оказалось незапертой. В руме за дверью никого не было. Там стояло много сундуков разных размеров. Подумав, что в них, как и у Лодина, может быть спрятано золото, Агпар попытался открыть самый большой при помощи каких-то железок, валявшихся в углу справа от двери. После нескольких попыток ему это удалось, но в сундуке оказался еще один, поменьше. Разозлившийся Агнар уже хотел разбить малый сундук об пол, но вовремя заметил, что он не заперт. Ангар поднял крышку и обнаружил много занятных вещиц, в том числе и из золота. Но всем его вниманием почему-то завладел кинжал необычного вида, чуть изогнутый, с бронзовой овальной цубой и черной рукоятью. Ножны тоже были черными. Агнар взял кинжал и уже собирался выгрести все остальное, как вдруг услышал за дверью голоса стражников. Один из пых сказал: «Кажись, никого поблизости нет. Да и Скарти в Элритуну вчерась уехал, принца встречать, тот, слыхать, возвращается из похода. Доставай бурдюк, Грим». А потом послышалось бульканье, после чего шаги стражей стали удаляться. Агнар закрыл сундучок и положил обратно в большой сундук, взяв себе только кинжал, а затем потихоньку выскользнул сначала из каморки, а потом из замка. И только на городской улице он подумал, что следовало бы заглянуть и в другие сундуки или, по крайней мере, забрать все ценное из того, где хранился кинжал. По возвращаться и исправлять упущение он не захотел, видя в неудаче с попыткой убить принца волю судьбы. Впоследствии, когда он увидал на клинке кинжала магические руны, то решил, что на его разум так подействовало это оружие…
— Это что, — утешил его Мечислав. — Вот у нас с Главком, когда мы заполучили свое оружие, вообще видения были. А ты, прикасаясь к кинжалу, ничего интересного не наблюдал?
— Ничего, — отрицательно мотнул головой Агнар.
— Странно, — удивился я. — Ведь это оружие было выковано Глейвом, и мой меч вроде бы признал тебя своим. Почему же тогда у тебя при овладении Кайкэном не было видений? Неужели ты так сильно ударился головой о дерево?
— Дерево тут ни при чем, — ответил за Агнара Фланнери. — Судя по всему, в эти мечи вплетена какая-то весьма сложная магия, которая вступает во взаимодействие только с лицом, достигшим совершеннолетия, и не правового, а магического, которое наступает в восемнадцать с половиной лет. Ведь Кайкэн тебя тогда, — обратился Фланнери к Агнару, — даже притягивал слабо, иначе ты не блуждал бы по коридорам замка, а шел прямо к той каморке.
— Но теперь-то я уже куда старше, — с раздражением бросил Агнар, видимо полагая, что и здесь его, беднягу, обделили. — Почему же мне до сих пор не было никакого видения?
— Не уверен, — пожал плечами Фланнери. — Возможно, видение приходит тогда, когда человек вступает во владение оружием, а ты и так владеешь своим кинжалом. Вот когда ты потеряешь его, а потом снова найдешь…
Агнар схватился за кинжал, явно не желая ставить подобный опыт. С усилием взяв себя в руки, он повел рассказ о том, как подался из Эстимюра в Гераклею, из Гераклеи — в Рагнит, а потом скитался по разным странам, нигде долго не задерживаясь. С ним всюду происходила одна и та же история. Обобщая, можно сказать, что он любил золото и страдал из-за того, что оно не отвечало ему взаимностью. Куда бы ни заносила его судьба, он рано или поздно сталкивался с золотом в разных обличьях и не мог устоять перед искушением присвоить его. Судя по оброненным намекам, он видел в золоте не драгоценный металл и не деньги, на которые можно много чего купить, а своего рода овеществленный символ удачи, что-то наподобие талисмана. Когда Фланнери, одновременно со мной, понял это, то покачал головой и пробормотал себе под нос что-то о «невежественных дикарях», явно имея в виду северян.
