Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов
Можно было злиться и ненавидеть, но только себя. Она же сама сказала ему: идите и ловите. Сказала при всех, словно давая разрешение. Вот он и пришел, и поймал…
Хотелось пустить слезы на свободу, но чем больше мертвых тел проплывало рядом, тем суше становились уголки глаз. Победа достигнута, причем без малейшего усилия. Главный враг оставлен в живых, чтобы быть обвиненным и осужденным перед всем городом. Казалось бы, нужно праздновать. Так почему тогда в горле стоит комок, более приличествующий проявлению скорби?
Эвина не сомневалась, что удержит власть над Катралой в своих руках, но не видела смысла становиться правительницей. В конце концов, она была рождена для того, чтобы служить истинным хозяевам, и не могла помыслить о том, чтобы однажды занять их место. Даже для того, чтобы сохранить престол в неприкосновенности. У нее уже есть свое королевство, пусть небольшое, но с подданными, вернее которых не сыскать.
Они без слов понимали, что надлежит делать. Взяли под стражу Иакина Кавалено. Позаботились о погибших. Сохраняли молчание, потому что видели: их предводительница не желает сейчас ни говорить, ни слушать что-либо.
Преданные, славные слуги. Они не могли догадаться лишь об одном. О том, что благороднейшая из благородных сама всего лишь служанка, мучительно ищущая своего господина…
Он словно нарочно был оставлен последним, наверное, чтобы не тревожить эрриту лишний раз. Но двор должен был быть очищен от следов сражения, а потому двое слуг склонились в конце концов и над черно-белым телом. Склонились и тут же отпрянули.
– Он еще жив!
– Жив?!
Эвине сначала показалось, что вопрос отразился от стен и эхом вернулся в ее уши, но короткое слово и вправду прозвучало одновременно из уст двух людей.
Охотник, так неожиданно исчезнувший, вернулся, к тому же не один, а сопровождая какую-то старую, однако держащуюся с немалым достоинством женщину. Впрочем, сейчас он забыл о своей спутнице, метнувшись через двор и оказавшись рядом с телом чужеземца, чья грудь и впрямь еле заметно поднималась и опускалась.
– Жив!
На смену вопросу пришло утверждение, только эррита Фьерде не почувствовала ни радости, ни облегчения. Все потеряло смысл в тот миг, когда последнего демона изгнали из Катралы. Наверное, кто-то из ийани вернется сюда, по крайней мере, она будет молить небеса об этом. Но когда случится долгожданное чудо? При ее жизни или намного позже?
Стоит надеть траур, благо этому есть достойный повод. И никто из горожан не узнает, что на самом деле благороднейшая из благородных скорбит по себе. По своей бессмысленной участи.
– Перенесите его в дом! – велел охотник, и слуги эрриты Фьерде почему-то мгновенно послушались чужого приказа.
Эвина хотела было холодно заметить, что негоже распоряжаться тем, что тебе не принадлежит, но почувствовала, как кто-то робко трогает ее за рукав.
– Эррита…
Младший брат Льига. Такой же недокровка, как и лучший лазутчик благороднейшей из благородных, нашедший свою смерть в стенах этого двора. Его тело конечно же унесли первым, потому что оно заслуживало самых высоких почестей, а значит, ребенок не видел… Да, не видел. К счастью. Но того, кто пустил его сюда, следует выпороть. Нещадно!
– Эррита…
Она ласково обняла ребенка за плечи:
– Что такое? Что ты хочешь мне сказать?
Эвина ожидала услышать множество ерунды, от жалоб на то, что сон не идет, до затейливых детских капризов, но мальчик поднял руку, указывая на старуху, все еще стоящую неподалеку от ворот, и прошептал:
– Та бабушка… Она… Она светится!
Эррита Фьерде качнула головой, собираясь возразить, сказать, что ему все только кажется, что это отсветы факелов играют со зрением дурную шутку, что…
Поблизости от женщины не было ни одного источника огня. Ни язычка пламени. Собственно, сейчас она и вовсе почти сливалась с сумерками – так говорили Эвине глаза. Но глаза ребенка смотрели куда глубже.
– Светится как солнышко!
Благороднейшая из благородных глубоко вдохнула сухой ночной воздух и снова посмотрела на мальчика:
– Ты уверен?
– Не терзайте ребенка вопросами, эррита. – Вездесущий охотник снова стоял рядом, кажется, немного растерянный, но одновременно довольный. – В этой женщине живет демон, если вы это хотите знать.
Эвина почувствовала только, что земля выворачивается у нее из-под ног, а следующее осознанное мгновение своей жизни встретила уже на руках человека с разноцветными волосами. Который, впрочем, тут же поспешил бережно поставить благороднейшую из благородных обратно на каменные плиты двора.
– Не стоит так волноваться. Вам еще понадобятся силы. Много сил.
– Ее вы… тоже убьете?
– Только если Катрала откажется принимать ее у себя. Но город ведь не откажется? Как вы думаете?
Слезы все-таки потекли. Их следовало бы смахнуть, но эрриту Фьерде в эту минуту занимали совсем другие мысли, нежели забота о благопристойности внешнего вида. Всего несколько шагов отделяли ее от воплощения мечты, нового, нежданного, непохожего на прежнее. Несколько шагов наконец-то открывшегося пути.
А если бы она не могла ходить, то теперь и поползла бы. Пусть даже на одних зубах.
И сейчас…
– Хочешь пить?
В горле сухо. От слишком частых и отчаянных попыток вдохнуть.
– Да.
Но сможет ли вода утолить эту жажду? Сомневаюсь.
– Наверное.
Конечно, несколько глотков не помешает.
– Очень.
Только любой из них может стать последним. Перед очередным бесцеремонным и не зависящим от моего желания возвращением к жизни.
– Но не буду.
– Боишься, что выйдет так же, как с дыханием?
– Ага.
Повторения того горького опыта и в самом деле не хотелось. Зачем? Одного раза вполне достаточно. Не было ничего приятного в том, чтобы, вернувшись в сознание из продолжительного путешествия по темноте, начать делать вдох и остановиться на полпути, потому что тебе вдруг начинает казаться: ничего не получится. В прямом смысле.
Хорошо, Натти во время моего пробуждения был рядом и позаботился обо всем. В своей манере, разумеется, изрядно помяв мне грудь. А может быть, как раз плохо. В любом случае приступы страха, а вернее, изматывающей неуверенности повторялись до тех пор, пока я научился не думать о том, что вообще дышу. И тем более как именно это делаю.
С остальным дела обстояли примерно так же. Например, глаза так и оставались закрытыми: боялся, что ничего не увижу. Темнота, висящая под веками, тоже не доставляла удовольствия, но была хотя бы вполне привычной. В конце концов, она сопровождала меня уже давно и столь же давно перестала казаться опасной. Особенно когда стало понятно, что под беззвездным небом есть кто-то еще кроме меня.
