карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре
Глава 44. Граница
Рядом бесновались собаки. Клетка их стояла напротив моей, и псы, чуя близость зверя, исходили лаем, до хрипоты, до пены, до сорванных глоток. Они снова и снова бросались на прутья, чтобы убедиться - клетки прочны.
И я, поначалу с опаской следившая за собаками, постепенно привыкала к лаю.
Привыкнуть можно, оказывается, ко многому.
Например, к зверинцу.
И к новой клетке, куда меня перегнали, подталкивая длинными острыми кольями. К сырому мясу, которое мне пытались скормить с прежним упорством. И голоду.
К соломенной подстилке.
Поилке звериной.
И людям, что потянулись вереницей. Вновь любопытные, жадные до нового. Здесь, во дворце, было не хуже и не лучше, чем на заднем дворе отцовского дома. Знать бы еще, что с Олли случилось... жив ли?
Я могу спросить у сестрицы, которая заглядывает каждый день.
И дарит мне яблоки. Это не милосердие, скорее уж игра в него, новая и увлекательная. Но пока она длится, я могу бороться с голодом. И задай я вопрос, Пиркко ответила бы. Но скажет она правду? Или увидит еще одну возможность ранить меня.
Я вижу, что ей нравится причинять боль. Не по ней, по глазам девочек-служанок, в которых поселился страх, по разбитым их губам, по длинным царапинам на щеках и шее, что остаются следами от пощечин. Ногти у Пиркко длинные, острые.
А в последнее время она и вовсе повадилась ходить с плетью.
- Ты плохо выглядишь, - сказала она мне как-то, присев на резную скамеечку, которую носили за Пиркко, как носили кувшины, поднос со сладостями, зеркало и сундучок, окованный серебром. Меха, опахала и белоснежные тончайшей бязи платки... - Ты грязная.
Она брезгливо кривит носик.
Я действительно грязна. В клетке не убирают. Вернее смотритель иногда сует сквозь прутья крюк, кое-как выгребает старую солому, а потом также издали, дрожащими руками, заталкивает свежую. Воду в корыто доливают, и я уже наловчилась умываться ею.
- Мой муж желает посмотреть на тебя. Пожалуй, я прикажу подать тебе воды... и убраться. Он очень не любит вони.
Ее приказ выполняют.
И дверь клетки приоткрывается, но за нею меня стерегут два десятка аккаев. Только у служителей все равно руки дрожат. Но ослушаться кейне они не смеют.
Ее муж в точности таков, как рассказывал Янгар. Кёниг Вилхо Кольцедаритель невысок, тучен и болен. И запах болезни пробивается сквозь аромат лавандового масла. Его окружают рабы, поддерживают под руки, а порой и вовсе несут, приподняв грузное тело над полом. И тогда голова кёнига мотается влево-вправо, словно бы позолоченный шар на нити шеи.
У моей клетки кёниг задержался надолго. Он разглядывал меня с детским любопытством и, вытянув руку, капризным тонким голосом спросил:
- А почему она голая?
Потому что никто не подумал поделиться со мной одеждой. И Пиркко мягко ответила:
- Она ведь нежить.
Ее супруг дернулся и повис в руках рабов, разом вдруг утратив интерес.
- Хорош, правда? - Пиркко появилась на следующий день.
Я промолчала.
А она, окинув меня взглядом, сказала:
- Уже недолго осталось. Арена построена.
И тем же вечером меня перегнали в клетку, тесную даже для человека, а клетку погрузили на повозку...
...псы замолчали. Они легли, высунув меж прутьев массивные лапы. Черные пасти раззявлены, вывалены розовые ленты языков, с которых скатываются нити слюны. Шерсть на загривках дыбом. Бока вздымаются. И подергиваются обрубки ушей.
В зверинце Вилхо много удивительных тварей.
Слева от меня бродит длинногривая гиена, уродливая и вонючая, но тихая. Изредка она останавливается, приподнимает тяжелую голову и вздыхает совершенно по-человечески. С гиены не спускает желтых глаз старая львица. Ей клетка тоже тесна, и львица почти все время лежит, только ее хвост подрагивает, задевая прутья.
За ней - волчий загон.
И снова псы.
Черный леопард... и рысь, пойманная недавно. Она все еще мечется, пробует железо на прочность, надеясь сбежать.
Не выйдет.
И старый медведь, сев на задние лапы, обнял себя передними, словно утешая. Он раскачивался гигантским маятником и тихо ворчал... и лишь когда появлялись люди, медведь замирал. Он подавался вперед, упирался широким лбом в прутья и передние лапы падали бессильно. Зверь притворялся спящим, но я знала - стоит кому-то подойти слишком близко, и лапа скользнет между прутьями. Когти-крючья вопьются в ребра, подтягивая жертву ближе.
Медведь хотел убить.
И я понимала его желание.
А скоро у всех нас появится возможность: путь на арену предопределен для всех. И закрывая глаза, я видела ту, показанную брухвой, картину: песок, толпа и человек с копьем...
В этот раз Пиркко появилась поздно.
- Мой муж умер, - сказала она, остановившись напротив моей клетки, и медведь тяжко вздохнул: эта добыча была недосягаема.
- Соболезную.
Она фыркнула, и звук ее голоса заставил рысь замереть на мгновенье.
- Теперь я свободна, - Пиркко наклонила голову. - Ненадолго. Они будут настаивать на том, чтобы я вышла замуж. И я соглашусь. Но на сей раз я сама выберу себе мужа.
Она стоит близко.
Настолько близко, что будь я медведем, дотянулась бы.
Один удар.
И есть сердце не обязательно.
Мутные глаза медведя следят за мной. И в них мне видится одобрение.
- Я уже выбрала, - ее ладонь ложится на прутья.
Она не называет имя.
Пока она не назовет имя, у меня есть еще надежда.
- Отец, конечно, будет против... - белый палец стирает крошечные пятна ржавчины. - Но, говоря по правде, я очень устала от его опеки. Он меня любит, всегда любил, ты же знаешь...
Знаю.
И медлю с ударом.
Если она говорит правду, то... стоит ли и дальше цепляться за беспомощное человеческое обличье?
- Но это так... утомительно, - коготок Пиркко царапает железо. - Но Янгар избавит меня от этой проблемы. А я... я помогу ему. Исправлю давнюю ошибку.
И незачем спрашивать, о какой ошибке идет речь.
- Это ведь я должна была стать его женой. И стану... а ты...
...а я умру на арене.
Даже не я, Аану, имевшая несчастье появиться на свет, но хийси-оборотень. Нелюдь, которую жалеть смешно.
