Е. Кочешкова - Зумана
Нет… ее не обижали. Еда была почти сытной, повозка почти теплой. Но на этом все хорошее и заканчивалось.
Их везли практически без остановок — только чтобы сменить коней, проверить колесные крепления, подать пленникам еду с дровами для крошечной печки, да вынести их поганое ведро…
О, это ведро!
Поначалу омерзительный железный сосуд привел Элею в содрогание. Но потом она поняла, что выпускать ее для посещения уборной никто не намерен. Лошадей гнали так, будто бежали от чумы. И днем, и ночью. Впрочем, окон в повозке все равно не было — только небольшой стеклянный фонарь мотался на крюке у стены. Элея никогда не гасила его, оказаться в темноте казалось ей теперь самым страшным. И только одно ее радовало в этой ситуации — то, что, по крайней мере, не приходилось больше отбивать седалище в опостылевшей скачке…
Повозка была крошечной — только узкая лежанка вдоль стены, печка и сундук, в котором стояло то самое ведро… Сначала Элея думала, будто сойдет с ума в этой темнице, но вскоре поняла, что у нее есть дела и посерьезней — ухаживать за ребенком, которому никто не догадался ни сменной одежды дать, ни соски, ни колыбели. Постель, которую они делили, постоянно оказывалась мокрой… И запах… ужасный запах нечистот… невозможность даже вымыть мальчика толком. А еще приходилось согревать молоко, и соска первые два раза получалась вовсе непригодная… Элея была в отчаянии… Но уже на третьи сутки стала привыкать к этому безумию. За время путешествия с Патриком она поняла, что человек вообще может привыкнуть почти ко всему — к натертым конскими боками бедрам, к бессонным от младенческого крика ночам, к вони немытых тел и колтунам в спутанных волосах.
Она не знала, куда их везут. Не понимала, что происходит. И в первые часы вообще находилась в глубоком оцепенении. Перед глазами все еще стояли страшные картины гибели ее спутников… Хирга упал беззвучно. Просто осел к ногам Элеи, точно из него разом вынули все косточки. А Кайза рычал диким зверем… Даже после того, как этот верзила в шлеме по самую рукоять вогнал в шамана свой короткий меч. Степной колдун, казалось, не чувствовал боли и все старался дотянуться до врагов…
Элея так ясно запомнила его глаза. В тот миг, когда ее, схватив за руку, поволокли вниз, она вдруг успела разглядеть, что эти глаза полны не злобы и ненависти, а безграничной печали…
Принцесса из Брингалина понимала — она уже никогда не будет прежней… Как можно улыбаться, как можно радоваться жизни после т а к о г о?
Думать о потерях было слишком больно, а не думать — невозможно. Поэтому глухое оцепенение время от времени сменялось неудержимыми слезами, которые рвались наружу вместе с безумными криками. Элея колотила в стены повозки кулаками и коленями, пятками и даже поганым ведром, пока оно было пусто. Но на второй день и истерика, и отупение оказались исчерпаны до дна. К тому же несчастный ребенок пугался и плакал. Он пугался всего. И совершенно не выносил, когда его оставляли одного. Стоило только Элее опустить мальчика на лежанку и отойти, как истерика начиналась уже у него. Фарр был слишком большим, чтобы целый день только спать. Он желал находиться на руках, хватать Элею за разные части тела и требовать внимания. Еще в первые дни, познакомившись с наследником Руальда, она поняла, что мальчишка хоть и милое создание, но вовсе не подарок. Принц умел голосить так громко, что даже возница начинал стучать о крышу повозки.
Элея жалела малыша. Бедняжка слишком долго оставался непонятно где и с кем… Она знала, если детям недодать любви в самом начале, они могут вырасти нервичными и даже жестокими… Особенно если мамочка — дикая степнячка с замашками воровки и великой властительницы. Но Фарр хотя бы не имел ничего против общества Элеи. Наоборот, доверился ей сразу и безоговорочно. Он был такой беспомощный… такой маленький… и в то же время черные тайкурские глаза смотрели на Элею удивительно осмысленно. Словно говорили: «Я все понимаю…».
Ей раньше не случалось иметь дела с младенцами, Элея не знала о них почти ничего, и ей не с чем было сравнивать. А потому приходилось самой догадываться, что правильно для них, а что нехарактерно. И почему-то хотелось думать, будто этот мальчик в самом деле умней и необычней, чем все другие дети его возраста. Элея и сама удивлялась этому, ведь Фарр не был ее ребенком. Хуже того — он был сыном женщины, которая причинила всем столько боли… И все же где-то очень, очень глубоко внутри, Элея чувствовала странное необъяснимое родство с этим человечком…
И ответ она теперь держала не только за себя, а это всегда придавало ей сил.
Трудно оставаться в печали, когда рядом с тобой есть кто-то, кому еще хуже. Кто-то, кто зависит от тебя.
Повозка тронулась. Остановка, как обычно, была совсем недолгой — за это время можно вышить только одну небольшую розу… или сменить лошадей, да принести пленникам еды перед новым отрезком бесконечной дороги, уводящей все дальше и дальше от Золотой.
«Неужели все дети такие несносные?» — думала Элея, подходя к двери и забирая бутылку с молоком. Ей едва удалось успокоить Фарра после очередной истерики, вызванной появлением охранника, и теперь мальчик тихо вздрагивал у нее на плече. Он срывался на крик всякий раз, как только кто-нибудь из этих людей возникал рядом.
Удивительно, но молоко на сей раз оказалось теплым.
— Ну вот, сокровище, — печально усмехнулась Элея, — сегодня у тебя будет ужин достойный принца.
Когда ребенок насытился и уснул, она, наконец, и сама добралась до миски с едой.
Голод появился только через пару дней после этого кошмара на постоялом дворе, но Элее до сих пор было совершенно безразлично, что именно приносили ее надсмотрщики. По сути то был даже не голод… Просто она понимала — надо есть. Надо.
Чтобы выжить.
Почти не чувствуя вкуса, Элея опустошила деревянную посудину с овощной кашей и устало легла рядом с Фарром на дощатую лежанку, покрытую лишь тонким соломенным тюфяком.
«Патрик мой… где ты?»
Наверное, отчаяние все-таки победило бы, не приди на помощь осознание, что любимый уцелел. Это зло не тронуло его. Пока не тронуло… Верная удача задержала шута во дворце, сохранив ему жизнь. Почти все время Элея думала только о нем. Закрывала глаза — и снова видела его улыбку, снова чувствовала теплые нежные губы, заботливые руки, щекочущие пряди его волос…
Патрик…
Тэйме.
Она давно догадывалась, что он скрывает от всех свое настоящее имя, и даже не пыталась выведать его секрет. Но когда шут произнес его… это было словно… словно еще одна вспышка света — теплого, солнечного света. Элея понимала — это имя только для нее. Только когда они вдвоем… И тем дороже оно ей было. Словно тайный ключик к загадочной душе любимого мага…
