Олег Яковлев - Маски Черного Арлекина
– Прощай, Арсен.
Магнус развернулся и вышел из шатра, он не хотел, чтобы Кровавое Веретено увидел его истинные чувства. Злая шутка Черного Арлекина, состоявшая в том, чтобы убить по одному всех Ступивших за край, обернулась для самого шутника вовсе не веселостью и смехом. Хранн Великий, как же надоело уже себя сдерживать: достаточно проходил в маске – двадцать пять лет... Теперь их всех не стало. Да, он желал им смерти, он лелеял эту мечту изо дня в день, но, когда все сбылось, он понял. Слишком поздно до него дошло, что некроманты Умбрельштада и ордена Руки и Меча были более близкими друг другу, чем просто соратники на поле брани и помощники в ритуалах, – они действительно были братьями. Вздорными, склочными, заносчивыми, мстительными и ревнивыми, как... как настоящие братья. Именно так их всегда называл Черный Лорд, да и он сам их часто так называл, не придавая особого значения традиционному орденскому обращению. Когда все они умерли, рекомый Черный Арлекин понял, что в отличие от всех существующих орденов этого мира только они были друг другу братьями не на словах.
Когда некромант исчез в пепельном облаке, Арсен Кровавое Веретено прошептал ему вслед:
– Прощай, Магнус Сероглаз. Будь счастлив со своей любимой и вспоминай иногда нас.
Глава 8
Драконий грех
Ладонь крепко сжала меч —
Тот крови решил испить.
Так ворон приносит весть,
Что жизни порвалась нить.
Злой вестник – его ли вина,
Что плачет вдова над могилой?
Напыщенна сталь и остра —
Рвать плоть ее с детства учили.
Клинок скажет: «Я ни при чем,
Ведь меч паладина свят»,
И можно ли спорить с мечом,
Коль рыцарь во всем виноват?
Но тот лишь плечами пожмет —
Врага он сразил в бою честном.
«В атаку!» приказ был – и вот:
Мертвец – на поле безвестном.
Магистр тот приказ отдавал,
И тысячи копий внимали,
Никто из них даже не знал,
Как мужа погибшего звали.
Кто отдал приказ, кто исполнил?
В чем разница, кто из них прав?
Вот только не их будут помнить,
И плач не по ним в небесах...
«Убийца». Неизвестный менестрель10 сентября 652 года.
Северо-запад королевства Ронстрад.
Графство Сар-Итиадское. Сар-Итиад
В «Кинжале и монете» было пусто, если не считать вечно пьяного менестреля за столом недалеко от входа и, конечно же, самого хозяина заведения. В это время суток посетителей вообще мало, а сегодня еще и намечался спуск на воду нового корабля со всем причитающимся в виде дармовой выпивки и столь любимых матросами напутствий новоиспеченному капитану. Вот весь честной народ и толкался на пристани, позабыв о трактире. Готовился выйти в свое первое плавание трехмачтовый «Сумеречный Ветер», одно из лучших судов, когда-либо строившихся в славном городе Сар-Итиаде. Говорили, он мог превзойти в скорости даже самого «Морского Змея» Джеральда Рифа, и Илдиз Тагур склонен был этому верить – новый корабль был чудо как хорош, вот бы еще, кстати, узнать, как там дела у самого Джеральда на далеком штормящем юге.
Илдиз уже подумывал, не пойти ли самому на пристань, не присоединиться ли к веселью, закрыв к Бансроту этот трактир и выпроводив восвояси ненасытного пьяницу Брайана. В последнее время менестрель все меньше и меньше нравился Тагуру, ибо пил беспробудно, песни пел вконец охрипшим голосом, а стихи декламировал заплетающимся языком, при этом часто забывая и путая слова. Что же касается новых баллад, хоть сколько-нибудь походящих на те, прежние, шедевры слова, которыми славился Брайан Звонкий в своей не такой уж далекой молодости, то о них и вовсе можно было забыть – за весь год из-под его пера не вышло ни единой осмысленной строчки. Илдиз критически посмотрел на упавшего лицом в стол пьяницу-барда. Еще бы, столько пить. Может, и вправду пора уже выставить Брайана вон? Он уже много раз собирался именно так и поступить, но что-то не давало трактирщику просто взять и выгнать менестреля – возможно, светлая память о когда-то написанных Брайаном чудесных песнях, однажды растопивших его черствую душу пирата.
Все еще пребывая в раздумьях, Илдиз едва услышал, как открылась входная дверь, впустив посетителя. Когда же удивленный трактирщик (кого это вдруг принесло?) перевел взгляд на вошедшего, то удивился еще больше – в дверях стоял тот самый чужеземец в длинном темно-зеленом плаще, устроивший пару дней назад на глазах у посетителей настоящую бойню, в одиночку прикончив пятерых людей Райфена. А ребята у Джима не робкого десятка, это Тагур знал не понаслышке – не раз приходилось разнимать пьяные драки. В общем, чужак был не столь прост, как могло показаться на первый взгляд. Илдиз слышал также от своих осведомителей-беспризорников, коих прикармливал по случаю, что, несмотря на все яростные угрозы Райфена (Джима тоже можно понять – в той потасовке его единственный сын лишился руки), давешний посетитель продолжает появляться в порту и, проявляя недюжинное упрямство, пытается встретиться с капитанами, впрочем, как и следовало ожидать, безрезультатно. Похоже, никак не может смириться с тем, что ни один кормчий не возьмет его на борт, хе-хе. Сколько вас таких, самоуверенных наглецов, прибывало в Северную Пристань с деньгами или с мечами, не понимающих, что город корсаров живет по своим законам и чужаку здесь никогда не рады.
– Илдиз Тагур? – Единственный посетитель подошел к трактирной стойке, за которой стоял хозяин заведения.
– Он самый, сударь, а вот ваше имя, боюсь, мне ничего не скажет... Митлонд, или как вас там, – не слишком приветливо отозвался старый трактирщик, хрипя при каждом слове, будто вырывая их из себя с мясом.
– Неважно. У меня есть к вам один вопрос. – Эльфийский лорд привык говорить прямо и начинать беседу издалека явно не собирался.
– Не вам решать, что важно, а что нет, назвавшийся чужим именем, – продолжал гнуть свое Илдиз.
– Какое вам дело до моего имени?! – Глаза Мертингера злобно сверкнули.
– Во-первых, это у вас ко мне дело, а не у меня к вам, – с холодной вежливостью ответил трактирщик, – а во-вторых, я привык доверять тем, кто просит меня о чем-то.
– Повторяю, мое имя касается только меня, – сквозь зубы процедил Мертингер: не часто с ним осмеливались говорить в таком тоне; в душе эльфа понемногу закипал гнев. – Сейчас вы скажете мне все, что знаете о судьбе одного нужного мне человека, и никогда более не увидите меня до самого конца своей никчемной жизни.
