Роберт Сальваторе - Дорога Патриарха
Глаза Айночека закатились, и он осел на пол.
– Лучше уж такой конец, чем этот, - заметил подошедший к Энтрери Джарлакс, мотнув головой в сторону благочинного Тайра.
Тот еще дергался, вся кожа его обуглилась, и местами сквозь нее уже проступили кости.
Энтрери, раздробив хрупкую кость, с силой топнул по сжимающей меч руке жреца, подхватил Коготь Шарона и поглядел на Джарлакса, аккуратно прятавшего в шляпу черный лоскут.
Все здание содрогнулось, и сквозь двери в другом конце зала прорвались языки пламени.
– Пойдем, - сказал дроу, прилаживая маску к лицу. - Пора отсюда убираться.
Энтрери оглянулся на благословенного провозвестника, сидевшего у стены, сверкая белками вытаращенных глаз, и снова вспомнил Шанали. Перед ним вдруг пронеслась вся его никчемная жизнь, полная и жестокости, и грязи, жизнь, которая привела его, наконец, к такому отвратительному финалу.
Эпилог
Энтрери стоял на выступе скалы, скрывающей кладбище для нищих, и глядел на развалины Дома Защитника внизу и лениво стелющийся над ними дым. За спиной послышалась возня, но он не обернулся.
Сполна утолив жажду мести, он чувствовал теперь, что в душе ничего не осталось, кроме пустоты.
Он обернулся к Джарлаксу, который успел уже развернуть свой черный лоскут и прилепить его к валуну, и теперь он вместе с Атрогейтом что-то высматривал в глубине мрачной дыры.
– Ты лучше сам уж выходи, а то я влезу внутрь, гляди! - продекламировал дворф. - Поверь мне, будет только хуже - я вытяну тебя за уши!
Энтрери устало провел ладонью по лицу и двинулся к ним. В это время в черном провале возникло покрытое синяками лицо благочинного Гозитека.
– Я смерти не боюсь, - срывающимся голосом заявил он, трясясь всем телом.
Джарлакс обернулся к убийце, уступая ему слово.
– Тогда убирайся отсюда, - велел Энтрери.
Гозитек изумленно открыл рот.
– Что ж, великодушно, - отметил дроу.
– Я бы сказал, странно, - вставил дворф.
Гозитек поглядел на них и поспешил к лестнице на склоне, но Энтрери преградил ему путь и, схватив беднягу за шиворот, поволок к обрыву.
– Нет, умоляю, не надо! - возопил не боявшийся смерти жрец.
– Если хочешь остаться в живых, то смотри! - прорычал Энтрери ему прямо в ухо. - Хорошенько запомни развалины Дома Защитника! Ты ведь снова отстроишь храм со своими собратьями?
Гозитек молчал, боясь сказать не то, что нужно, и Энтрери подтолкнул его вперед, едва не сбросив в пропасть.
Ошалевший от ужаса клирик выпалил:
– Да, да!
Убийца потянул его обратно.
– И больше ни одно из имен этих несчастных не будет забыто, - продолжал он. - Ни одно. Ты и твои братья будете каждый день приходить сюда и молиться за души тех, кто покинул бренный мир.
– Да-да, - лепетал Гозитек.
– Ты все понял? - грозно спросил убийца, вновь подталкивая жреца к обрыву.
– Понял, понял! Мы все сделаем! - прокричал тот.
– Я тебе не верю, - промолвил Энтрери, и благочинный залился слезами.
Однако убийца потащил его обратно и бросил на землю.
– Хорошенько запомни это зрелище, - предупредил он, - ибо тебе придется еще раз его увидеть, если ты забудешь то, что сейчас мне пообещал. Тогда над развалинами отстроенного вами храма снова поднимется дым. А тебя самого я сброшу со скалы.
Мелко тряся головой, Гозитек пополз прочь. Добравшись до лестницы, он, наконец, встал на ноги и пустился наутек.
Энтрери, стоя у верхней ступеньки, смотрел ему вслед.
– Теперь ты доволен, дружище? - спросил Джарлакс.
Убийца, глядя в землю, усилием воли заставил себя сдержаться. Когда он обернулся, его лицо ничего не выражало.
– Так часто случается, - пожав плечами, проговорил дроу. - У многих из нас в душе кипят страсти, требующие утоления, но часто оказывается, что потом не остается ниче…
– Заткнись! - оборвал его убийца. Атрогейт засмеялся.
– Но нам пора ехать, - заметил Джарлакс.
– Меня не волнует, куда вы поедете, - сказал Энтрери, вынимая из кармана флейту Идалии.
Глядя в глаза Джарлаксу, он сломал ее пополам и бросил к ногам дроу.
Джарлакс невесело усмехнулся и, нагнувшись, поднял обломки.
– Такая ценная вещь.
– Будь она проклята!
– Ах, Артемис, - сказал дроу,- я понимаю, ты зол, тебе больно сейчас, но потом ты поймешь, что так для тебя лучше.
– Может, ты и прав, но это ничего не меняет.
– То есть?
Вместо ответа Энтрери достал и бросил на землю обсидиановую фигурку, и почти сразу явился яростный жеребец, беспокойно переступая огненными копытами.
– Знать тебя больше не желаю, - сказал убийца. - Езжай своей дорогой, и если даже она приведет тебя к вратам ада, мне плевать.
– Артемис, будь же благоразумен,- попытался урезонить его Джарлакс.
– Никогда в жизни я еще не был столь благоразумен, - ответил Энтрери, вставляя ногу в стремя и вскакивая на черную спину жеребца. - Будь здоров, Джарлакс. Или не будь. Мне все равно.
– Но кто же станет твоим вдохновением?
– Обойдусь без твоего вдохновения! - огрызнулся убийца, поворачивая коня к лестнице.
– И куда ты собрался? - Энтрери молчал, и Джарлакс добавил: - Я ведь все равно узнаю.
– В Калимпорт, - горько усмехнувшись, сказал наемник. - К Двайвел. Можно считать, там мой дом.
– А, госпожа Тиггервиллис! - оживившись, протянул дроу. - Что же, постараешься вернуть себе прежнее положение в этом славном городе?
Отвернувшись с презрительным смешком, убийца поглядел на далекий дым.
– Артемис Энтрери умер. Погиб в Доме Защитника Мемнона, гоняясь за призраками.
И он пустил коня вниз по лестнице.
– Может, нам лучше за ним? - спросил дроу Атрогейт. - А то еще натворит чего-нибудь. Он без этого не может.
Джарлакс, глядя туда, где только что стоял приятель, покачал головой:
– Нет и нет. Подозреваю, что Артемис Энтрери и в самом деле умер, друг мой.
– А по мне, так он кажется вполне живым.
Джарлакс расхохотался, не желая вдаваться в объяснения и подозревая, что дворф все равно не поймет.
Но Атрогейт негромко добавил:
– Умер так же, как я, когда орки захватили Фелбарр.
– С тех пор прошло уже три века?
– Три с половиной, эльф.
– А ты молодо выглядишь.
– Может, долгая жизнь - не дар, а проклятие.
– И кто ж тебя так проклял?
– Тебе никогда не случалось разозлить чародея до чертиков, эльф?
Джарлакс засмеялся.
– Он мне сказал: «Что долг не вернул, ты еще пожалеешь, да только поделать ничего не сумеешь. В членах твоих хворь пусть гнездится: жизнь, что слишком долго продлится. И, как солнце в зените режет глаза, память твоя будет ясной всегда».
– Это и есть проклятие?
– Знаешь, прожив три века, могу сказать, что оно сработало.
