Карина Демина - Ненаследный князь
— Вы… — тихо сказала горничная, покосившись на зеркало, так и прикрытое покрывалом. Странно, но никто ни словом не упрекнул Тиану в этакой вольности. — Вы… все придумали…
— Что я, на фантазерку похожая? — возмутилась панночка Белопольска.
— Нет, конечно, нет, но… мужчинам нельзя бывать в Цветочном павильоне… мужчины… это… это неправильно…
…а ведь она в самом деле напугана этой Себастьяновой фантазией.
— Почему неправильно? — Себастьян взял девицу за руку и усадил на кровать. — Нет, мужчины — это очень даже правильно, но после свадебки. Мне и дядечка мой так говорил, мол, дорогая моя племянница, ты мужчинов слушай, да не слушайся… будут тебе горы золотые обещать, так ты им так и скажи, что, мол, на все согласная, но только после свадьбы. Так оно по чести будет, по справедливости…
От девицы пахло пылью.
И не обыкновенной, домашнею, а пылью древней, дрянной… и гниловатой…
— Неправильно, — произнесла горничная, стискивая щетку. И пальцы побелели, и ногти посинели, — здесь… мужчина… неправильно… она обещала.
— Панна Клементина? Вы ее боитеся? Тьфу, да я не скажу…
— Она… вы не понимаете… она…
— Эва! — Этот голос заставил девицу очнуться и подскочить. — Эва, что случилось?
Панна Клементина стояла в дверях, скрестив руки на груди, и выглядела донельзя раздраженною. Горничная тотчас спохватилась, вскочила, засуетилась, щетку выронив…
— Нам голова закружилась, — доверительно произнесла Тиана, глядя на панну Клементину снизу вверх. — Вот сидели-сидели, а она как закружится. Это небось к дождю. Вот у нас в городе — примета верная, ежели начинает голова кружиться, то погода всенепременно переменится…
— Я жду вас внизу, панночка Тиана.
Клементина развернулась и, подобрав юбки, зашагала прочь.
— Так что там…
Бесполезно, упущен момент, и горничная нацепила прежнее безучастное выражение лица. Она споро собрала волосы в хвост, перевязав его желтою лентой, подала зонт и перчатки, шепнув:
— Вас ждут.
И вправду ждут… все красавицы и панночка Мазена, которая выглядела весьма бледной, но по-прежнему прекрасной.
Живой.
— У вас в городе принято опаздывать? — ехидно поинтересовалась Богуслава.
— Только по уважительной причине…
Мазена держалась в стороне…
…откуда взялась?
…и Аврелий Яковлевич не предупредил об этаком повороте… не знал?
Похоже на то.
— Дорогие панночки, сегодня мы отправляемся на пикник, где…
Панночки ревниво поглядывали друг на друга.
— …общение в тесном кругу с членами королевской фамилии…
Ничего против пикников и королевской фамилии Себастьян не имел, но лишь надеялся, что у Аврелия Яковлевича день пройдет более плодотворно…
Аврелий Яковлевич заподозрил неладное по пригоревшим блинцам, каковые подали ко всему с задержкой. И Лукьяшка, и без того после приснопамятной статейки косившийся недобро, ныне выглядел бледным, напуганным.
— Что с тобою? — спросил Аврелий Яковлевич, позевывая.
Все ж таки преклонный возраст сказывался. Не на четвертой сотне лет по ночным погостам шастать, для того молодняк имеется, у которого удаль в одном месте свербит, желание выслужиться. И в другом каком случае Аврелий Яковлевич нашел бы, кого в Гданьск отправить, да не можно…
— Ничего, — прошелестел Лукьяшка, лицом зеленея. И глаз его левый нервически задергался.
— Врешь. — Аврелий Яковлевич смерил холопа внимательным взглядом, отмечая, что и губы у него трясутся, и руки… и сам он того и гляди богам душу отдаст. — Иди уже…
…и блинец подпаленный, с темными пятнышками сажи, чего отродясь с кухаркою местной гостиницы не случалось, взял, свернул трубочкой да в рот сунул.
Тут-то его и подловили.
— С чем блинцы? — нагло поинтересовался крысятник, бочком протискиваясь в дверь. А ведь место, как утверждали, о трех коронах, сиречь достойное, способное покой постояльцев обеспечить.
— С человечиной, — спокойно ответствовал Аврелий Яковлевич, поддевая серебряной вилочкой гусиную печенку.
Знатная была.
Гусей тут в чулках держали, откармливая фундуком и черносливом, оттого и разрасталась печенка, обретала чудесную мягкость.
— Значит, — крысятник проводил кусок взглядом, — вы не отрицаете?
— Не отрицаю… — И рукой махнул, скручивая пальцы определенным образом. Проклятие слетело легко, прилипло к’крысятнику, опутав незримыми нитями, а тот и не заметил.
— И кого вы предпочитаете? Мужчин? Женщин?
— Крысятников. — Аврелий Яковлевич крутанул меж пальцев серебряный столовый нож, безвредный по сути своей, но гость, пусть и несколько запоздало, намеку внял. Он выскочил за дверь, громко ею хлопнул, и до Аврелия Яковлевича донесся дробный перестук шагов. Вот невоспитанный ныне народец пошел. Учи его, учи, а все без толку.
…а печеночка ныне хороша. Еще бы сливянки, да не можно перед ритуалом…
Прочтя очередную пасквильную статейку, Аврелий Яковлевич, конечно, припомнит беседу, хмыкнет и даст себе зарок в следующий раз проклинать сразу и надолго, а то ишь прицепились к честному ведьмаку со своими фантазиями.
Впрочем, событие это на фоне иных покажется ему мелким, пустяшным, и оттого внимание ему Аврелий Яковлевич уделит самое малое. Сложив газетенку и докурив утреннюю папиросу, он стряхнет пепел в блюдце мейсенского фарфора с вензелями, крякнет, потянется до хруста в суставах и займется настоящим делом.
В нумере для новобрачных, который Аврелию Яковлевичу пришлось снять, поелику иные люксы были заняты гостями Гданьска, он задернет шелковые гардины умильного розового колеру и смахнет с подоконника пыль. Пожалуй, знай владелец коронной гостиницы наперед, чем будет заниматься столичный постоялец, рискнул бы соврать, что и этот нумер занят.
И все иные.
Аврелий Яковлевич снимет рубашку из тонкого аглицкого полотна, сбросит запонки в вазочку, присядет, широко разведя руки.
— Эх, возраст, возраст, — скажет он, потирая поясницу. На спине его, отмеченной бронзово-красным загаром, проступят старые шрамы, оставшиеся с давних времен, когда он, сущеглупый Аврелий, пытался подлым образом покинуть фрегат «Быстрый», но был пойман боцманом. Имелись на той спине и шрам, оставленный первой бурей да рухнувшей бизань-мачтой, и кривая отметина от волкодлачьих когтей, и иные следы, по которым знающий человек сумел бы прочесть многое о долгой жизни ведьмака. Впрочем, перед знающими людьми Аврелий Яковлевич предпочитал не раздеваться.
Скатав ковер, тоже розовый, украшенный голубями и сердечками, он сунул его под кровать с балдахином. Из-под нее же достал черный, самого зловещего вида, кофр. Уголки его тускло поблескивали медью, а ручка была обмотана кожаным шнуром. Из кофра появились баночки с красками и маслами, кисточки, которые Аврелий Яковлевич приобретал в лучшей дамской лавке, плошки и малая бронзовая жаровенка. Ее штатный ведьмак установил в центре комнаты и провел рукою над бурыми кусками угля. В чаше полупрозрачным цветком анемона распустилось пламя.