Людмила Астахова - Бог из машины
Неужели он думал, что шуриа, надев шмиз и шелковую шаль, унизав руки браслетами и подведя помадой губы, перестанет быть змеей, забудет, как шипеть и как жалить? Глупый волк! Бокал, чье дно познало не только сладость вина, но и неумолимость яда, отправился на мраморный пол, на встречу с мгновенной смертью. Правота требует жертв, не так ли?
– Я знаю, что Аластару нужна абсолютная лояльность соратников. Безупречная репутация ему важнее воздуха. А мы с Шэрраром будем вечным укором в глазах соратников Аластара. Графини Янамари больше нет, но и Джойане Ияри нет места в Амалере.
«Не бывать змее в Гнезде Эсков» – сказано давно и не Аластаром. Он связан с Лайд магией, и никакой суд не разведет их никогда. А еще есть семьсот лет предрассудков, которые при столкновении между чувствами и долгом мятежного князя превращаются в непреодолимое препятствие.
Вилдайр продолжал вкрадчиво и успокаивающе:
– Но ведь у Джойаны Ияри есть свой дом. Там, на Тэлэйт. На острове Яблок и Змей, где так славно расти детям. Разумеется, под охраной. Разумеется, ненавязчивой и почти негласной. Ни вы, ни дети даже не заметите моих людей, которые будут неусыпно стеречь вас. Мне доложили о нападении. Этого больше не повторится.
Кто спорит, Шанта – единственный и последний дом шуриа.
– Если это ваше условие, мой князь, то наши желания удивительным образом совпали. Я буду жить на Шанте, и тогда вы вернете мне Шэррара?
Глупый, почти детский вопрос, правда?
– Ну, раз вы не желаете жить на Ролэнте, живите на Шанте. И зачем же возвращать, Джойана? Я ведь его у вас не отбирал. Разумеется, ребенок, тем паче столь маленький, должен находиться при матери как можно больше, – Вилдайр улыбался, изо всех сил стараясь, чтобы она не прочла в его торжестве оттенка горечи. Много ли чести в победе над маленькой женщиной? Много ли доблести? Не стыдно ли тебе, ролфийский князь?
«Не стыдно, – ответил он то ли себе, то ли той, что подглядывала за ним из синих шурианских глаз. – Я делаю это не только для себя, хотя и для себя тоже. Но и для нее. И для всех. Ты нужна моим ролфи, Глэнна, а мне – нужна эта женщина. Твоя яблоня, Мать всех яблонь и всех змей».
«Жить на Ролэнте означает жить с тобой, Хозяин Архипелага. А жить с тобой, мой волк, это никогда больше не увидеть Аластара. Никогда не взлететь от счастья. Что поделаешь, если змея любит птицу слишком высокого полета?» Джона на миг прикрыла веки.
– Как можно больше – это летом? – тихо спросила она, уже зная ответ.
– Зимой в замке Эйлвэнд гораздо теплее, чем в доме на продуваемой всеми ветрами Шанте, разве не так? – пожал плечами ролфи. – Я сам буду привозить его вам. И – навещать вас на Шанте, если вы позволите.
«А ты – позволишь».
«Мужчины! Вы снова все решили за меня! – разозлилась Джойана. – Один защитил свой уязвимый тыл, другой получил безупречную приманку для охоты на шуриа. Никто не спросил, хочет ли она променять верность мужчине на любовь сына».
– А я могу все-таки попросить, чтобы вы привозили Шэррара чаще, чем раз в году?
– Ваши желания для меня священны, Джойана. Вам достаточно просто попросить меня о чем угодно, и если это в моих силах, я исполню.
«Догадайся, ну же! Ты читала рукопись моей Аслэйг, ты сама рассказала мне о том, как был выкуплен один из твоего народа, у тебя есть все осколки, вот здесь, в ладонях. Осталось только сложить их вместе – и не побояться изранить руки. Ну! Догадайся. Попроси. Я не могу подсказать, не могу помочь. Ты должна сама это сделать».
Женщина едва удержалась, чтобы не заслониться руками от этого пронизывающего взгляда, прожигающего почти насквозь.
«Не смотри на меня так… так, словно ты можешь… Великие Духи! Не может быть, чтобы все оказалось так просто. Подлинный Священный Князь и шуриа, посвященная Шиларджи-Глэнне, наедине… Так не бывает. Или бывает?»
– О чем угодно? А если я попрошу снять Проклятие со всех шуриа? – рискнула Джона и не прогадала.
Вилдайр вдруг необъяснимым образом преобразился, он медленно вышел из-за стола, легко, словно плетеную корзинку, отшвырнув тяжелое кресло, чтобы не мешало. Осыпалась пеплом вся наносная шелуха элегантности. Древним стал он, страшным, свирепым и резко рявкнул:
– Не так! Не должно быть никаких «если»! Скажи еще раз, Яблоня, и скажи, как надо.
Нет, она не вскочила со своего стула, она вырвалась из тесного маленького семечка толстым наглым ростком и рванулась к солнцу, к свету, к небу, к правде. К Жизни.
– Я прошу тебя, освободи моих людей от Проклятия, Волк.
Правильные слова лились с языка весенним бойким ручейком. В столовой отчетливо пахло свежими яблоками.
Священный Князь яростно выдохнул сквозь зубы, почти с облегчением, будто вынырнул из воды:
– Наконец-то! Наконец-то хоть кто-то из вас догадался, что нужно просто попросить. Ты пожелала, Яблоня, и я исполню. Его не станет. Мы снимем его вместе. Сегодня. Сейчас.
– И какова же будет цена исполненного? – спросила она одними губами.
– Ты знаешь. Жизнь.
Это – справедливо. Это – честно. Удэйн-Завоеватель отдал ради Джезима жизнь и посмертие, Сигрейн – доверие Глэнны, Верховный шаман – всех детей Шиларджи. Теперь очередь Джоны отдать жизнь за то, чтобы жил Шэррар, Эндрита, Шайя и все остальные Третьи, сколько бы их ни осталось на свете.
– Я должна умереть?
– Подумай, женщина, кому нужна твоя смерть? Мне? Богам? – Вилдайр оскалился. – Смерть создала это Проклятие, а жизнь его уничтожит. Моему народу нужна милость Глэнны, ее прощение. И залогом этой милости – любовь ее воплощения. Только и всего. Скажи, Мать Яблонь простила нас? Ты будешь цвести на моей земле, Яблоня? – и протянул Джоне руку. – Глэнна смотрит на меня твоими глазами. Ты пришла ко мне?
Словно прошедшие годы подернулись дымкой, истаяли, как снега по весне, отцвели, иссохли, как листья, и опали. В темной пещере шуриа свернулась на коленях великого волшебника-диллайн – могучего, как море Кэринси, и древнего, как скалы Эскизара, – точно змейка в корнях векового дуба. «Скажи – «да», когда тебя спросят по-настоящему», – шепнула за окном ночь голосом Алфера.
Джона колебалась всего несколько мгновений и ответила:
– Да.
…Она легла мостом между небом и землей, радугой, дорогой, рекой. И сошли с небес на землю дивные звери, и нашли путь ослепшие от отчаяния и ненависти души детей Хёлы и Шиларджи, и утекли в небытие воды, унеся с собой всю кровь и все слезы. И гнался счастливый Волк за тенью радуги, и учуял желанный след на дороге, и пил ее жадно, захлебываясь яблочной сладостью. Проросла она пальцами-корнями в смятые простыни, а белые его косы стали живыми змеями. Ведь если сплести руки, если крепко обхватить ногами, то ночь никуда не сбежит. Разве что расцарапает коготками сильную, но беззащитную спину и укусит за нагое плечо. Если шагнуть за край, то упадешь в рассвет. Это знают волки, и это знают змеи, но не скажут и никто не скажет…
