Елизавета Дворецкая - Лесная невеста
Двадцать лет назад! В свои двадцать четыре он уже мог бы быть отцом, если бы его судьбу не изломала эта мнимая смерть невесты… Дивины… И их пятилетний сын бегал бы вприпрыжку с другими детьми, и грыз бы сладкую медовую коровку, и его щеки от мороза были бы, как два снегиря…
После полудня парни и девушки забегали между дворами, держа в руках целый ворох шкур, тряпок и кудели. Дверь, ведущая в беседу, то и дело скрипела и хлопала, изнутри доносились визг, смех, крики. Самые молодые из кметей вскоре не вытерпели и тоже ушли. Даже Зимобору хотелось пойти посмеяться вместе со всеми, но сейчас он был хозяином этого дома и должен был ждать.
Когда начало темнеть, из беседы показалась наконец «коза». Ее представлял кто-то из местных парней – рослый, плечистый, похожий скорее на медведя. На нем был черный козий кожух, вывернутый мехом наружу, другой такой же надели ему на ноги и сшили наряд у пояса, чтобы не разваливался. На голове его была огромная маска с козьей мордой и длинными рогами, сплетенными из соломы и просмоленными. Фигура получилась такая жуткая и внушительная, что дети кричали от страха, и даже взрослых пробирала дрожь, когда это чудище, приплясывая и поворачиваясь, появлялось во дворах и ревело, наклоняясь к окошкам:
Блин да лепешка
На вашем окошке,
Подавай, не ломай,
Не закусывай!
Кто мне даст пирога,
Тому полный двор скота!
Тому семь лошадей,
Словно белых лебедей,
Тому сто коров,
Тому сорок быков!
Вокруг «козы» прыгали, визжали и вертелись еще какие-то черные непонятные фигуры: все были одеты в вывернутые кожухи и полушубки, у всех вместо лиц были маски – волки, медведи, козы, свиньи. У кого-то был лошадиный череп на палке, у кого-то – белые бычьи рога на шапке. Все держали в руках горящие факелы, от прыжков и плясок летели искры, тянуло дымом, и вся эта нечисть криком и ревом требовала угощения, впрочем, обещая за это хозяевам «избушку ребят и хлевушку телят».
Где коза ходит,
Там жито родит.
Где коза хвостом,
Там жито кустом,
Где коза ногою,
Там жито копною,
Где коза рогом,
Там жито стогом!
Завидев среди своей ватаги или на улице фигуру в женской одежде, «коза» с ревом набрасывалась на нее и била своими соломенными рогами; дикие спутники «козы» кидались туда же и норовили загрести девушку или женщину, даже роняли на снег. Правда, не всегда это оказывалась действительно женщина, как не всегда и нападавшие на нее были мужчинами. В этот вечер все перемешалось: девушки одевались парнями, а парни – девушками; косматые, черные, измазанные сажей и обвязанные куделью фигуры носились друг за другом, сцеплялись, падали с визгом и хохотом в снег, загоняли одна другую в углы.
Постепенно и старшие тоже стали собираться в ватаги. Пока молодые с «козой» больше кричали и гонялись друг за другом, их отцы и матери ходили от двора ко двору с решетом, где было намешано разных семян, и с бороной. Впереди шел рослый старик в косматой шубе и с медвежьей головой вместо шапки. Он разбрасывал зерна по снегу, вслед за ним две старухи волокли борону. Дальше шли прочие и пели:
Ходит дедушка с плужком,
Ходит бабка с мешком,
Куда ручкой махнет,
Туда зернышко падет.
Уродись пшеничка,
Горох, чечевичка!
На поле – копнами,
На столе пирогами!
У каждого двора толпа останавливалась, другой старик протягивал мешок открывшей дверь хозяйке, и все хором требовали:
Ты, хозяин, не томи,
Поскорее подари!
Как мороз теперь велик,
Стоять долго не велит.
Не вели долго стоять,
Вели скоро подавать!
Или с печи пирогом,
Или с клети решетом!
На воеводский двор обе толпы ввалились одновременно. Старики шли с бороной и решетом семян, вокруг них вертелись «козы» и прочие «лешие» со своими факелами. Зимобор стоял в сенях, раскладывая пироги, лепешки и жареные свиные ноги по протянутым к нему коробам. Как доброму хозяину, ему обещали «и в конюшню коней, и в хлевушку коров», и даже под лавку котят. А он смотрел на старика с решетом и не мог понять, откуда тот возник, – в Ольховне он таких не видел. Конечно, сегодня все ряженые, но где взять такой рост, такую белую бороду, совсем не похожую на кудельные космы остальных «стариков», с визгом и совсем не старческой резвостью носившихся по двору за горбатыми и страшными «старухами»? Волхв, что ли, какой-то из леса вышел? Есть такие, что живут весь год в глуши и не видят людей, зато знают много тайного, – спросить бы у него о Дивине, может, ему известно, что делается на Той Стороне?
А старик важно ходил по двору, засевал снег семенами, и перед ним плясала и кривлялась «коза», следом старухи волокли борону, резвилась вся ватага.
Вот толпа пошла дальше по улице, дружина и челядь повалила за ними. Оставаться дома в эту дикую, жуткую и такую веселую ночь было и скучно, и опасно. В каждом доме был приготовлен стол, покрытый новой скатертью, были разложены в мисках и горшках самые лучшие угощения – в основном те же блины и каша с черемухой, древнейшая еда для поминания предков. Сейчас, когда живые бесновались на улице, всеми способами заклиная будущее плодородие земли и плодовитость всего живого, умершие приходят в свои прежние дома и, невидимые, садятся за эти столы. Никто из живых при этом присутствовать не должен, и Зимобор направился вслед за толпой. От криков и песен, от мелькания огней, от верчения и скакания, от игры рожков и сопелок его печаль прошла, в крови кипело возбуждение, было жарко. По коже пробегал озноб, было жутко и весело разом, хотелось так же скакать и кружиться, как скакало и кружилось все вокруг. «Старики» и «старухи», «медведи» и «козы» вертелись в общей пляске во славу Велеса, бога этих темных ночей, хозяина всех богатств земли и подземелий, лесов и полей, бога умерших и еще не родившихся.
Из сеней выскочила еще одна дикая фигура и понеслась через двор, распевая диким голосом:
– Мы ходили, мы ходили через горы на поля!
По голосу Зимобор узнал Радоню: на нем была длинная женская рубаха, из-под которой торчали мужские черевьи, лицо закрывала страшная берестяная личина с намалеванными огромными глазами и широким красным ртом с черными зубами, а на спине болталась длинная кудельная коса.
– А ты, княже, что стоишь? – Перед Зимобором вдруг выросла еще одна фигура – высокая, худощавая, в волчьей накидке и диковинной личине в виде волчьей головы. Голова была как живая – уши стояли торчком, в глазах горела зеленая искра, пасть с блестящими белыми зубами дышала теплом.
У Зимобора поплыло перед глазами: эта фигура вынырнула оттуда, из тьмы иномирных глубин, с которыми в эту ночь сливался земной мир. От нее веяло жаром, как из кузницы, и обжигающим холодом, как из проруби. Оборотень куда-то звал, что-то обещал, к чему-то подталкивал, но неясно было, есть ли он на самом деле или мерещится.
