Вероника Иванова - Звенья одной цепи
– Если пожелаете.
Она все еще не возвращалась к своей стряпне, а стояла у двери и смотрела на меня, словно чувствуя некий подвох в моих вопросах. Впрочем, подвох на самом деле присутствовал.
Если это называется властью, то какая-то она у меня неуродившаяся. Недоношенная. Ущербная, как стареющая луна. Получается, что никто сам не придет и не поклонится, а вместо того на поклон каждый раз иду я сам. Нет, дольинцы, конечно, не откажут. Ни в какой просьбе или пожелании. Но вот ты сначала приди, все объясни, еще лучше – убеди, что это тебе больше жизни необходимо, тогда и будет исполнено. А если не знаешь, чего хочешь? Остается только торчать на одном месте придорожным камнем и ждать, пройдет ли мимо какой путник.
– А желать обязательно? По-соседски никак нельзя? Просто прийти, угостить?
Ньяна поджала нижнюю губу. Правда, это почти никак не сказалось на общей пухлости рта.
– Можно. Только мы с вами разве соседи?
Все верно. Кто-то из нас хозяин, кто-то слуга. Но наши роли так перемешаны, что без кружки доброго эля не разобраться. Мне дано право приказывать, и все же каждое мое деяние служит благу жителей Дола. Защитница вроде бы выполняет приказы, но одновременно требует и с меня праведного несения службы. Пусть требует неосознанно, но не менее красноречиво, чем прочие местные жители. Замкнутый круг какой-то. Ошейник, который стягивается на моем горле все туже и туже. Кажется, еще немного, и ни вдохнуть будет, ни выдохнуть.
Нет. Хватит. Надо рвать петлю, пока еще возможно. Рвать без сомнений и сожалений.
– Ты пирожками-то занимайся, занимайся. Я мешать не буду. Разве что словом.
Ньяна, еще недоверчиво косясь в мою сторону, вернулась к столу и принялась споро и ловко расправляться с тестом.
И какая же сволочь впихнула в это нежное женское тело ухватки воительницы? Как только додумалась? Наверняка если бы я сейчас встретился с тем сереброзвенником, то услышал бы, что он хотел совершить благое дело, пристроив бездомную сироту на непыльную работенку. А кровь, смерть и прочие ужасы… Это ж дела житейские.
Только не для женщины, чье призвание – дом.
– Когда, говоришь, твоя служба закончиться должна?
– Без пяти дней месяц еще служить.
Совсем немного. Седмицей больше, седмицей меньше, кто заметит? Уверен, что в бумагах, назначивших Ньяну смотрительской защитницей, точная дата не указана. Все равно как в отчетах почившего эрте Ловига.
– Ждешь, наверное, не дождешься?
Она не стала лукавить и прямо ответила:
– Жду.
Это хорошо. Хорошо, что честно, а все остальное как раз плохо. Значит, уже душевно и телесно подготовилась. Вот только к чему? И она не знает, и я в неведении.
– А что должно случиться, когда срок закончится?
– Вам лучше знать.
Ну разумеется. Я ж Смотритель, мне же все и всегда известно. Тьфу.
– Представь, что не знаю. Не успели мне сказать, веришь?
Ньяна отвела взгляд от теста и посмотрела на меня. С тревожной растерянностью.
– Как же не успели-то?
– А вот так. Всякое случается.
Испачканная в муке ладонь коснулась светлых волос, добавляя рукотворной седины.
– Совсем-совсем ничего не сказали?
– Ни словечка.
Ньяна тихо охнула, но промолчала, и молчание это так походило на тишину склепа, что у меня невольно начало сводить скулы. Ведь, когда надо, смелая и настырная, а тут… Хотя и я бы опешил, если бы узнал, что от вожделенной свободы меня отделяет всего один шаг, но в какую сторону его нужно сделать, никому неизвестно.
И все же по заботам жителей Блаженного Дола решения принимаю я?
– Значит, придется самому во всем разбираться.
– Так вам, наверное, не ко времени это… – робко и, главное, совершенно справедливо предположила защитница.
– Ничего. Другие дела могут и в сторонке постоять.
Или полежать. Поленницей. Все равно, пока вздохнуть свободно не смогу, проку этим делам от меня на ломаный грош.
– Ты когда с пирожками закончишь, попроси коляску снарядить. Нери знает, что это мне нужно.
И вряд ли станет упрямиться или тянуть время, потому что, когда меня нет в границах Блаженного Дола, она все еще вроде как здешняя безраздельная владычица. Будь ее воля, отправила бы меня так далеко, как только возможно.
– Да Боженка с ними, с пирожками! – суетливо всплеснула руками Ньяна. – Я в погреб тесто спрячу, авось не прокиснет.
– Никаких погребов. – Я встал с лавки и направился к выходу. – Пирожки важнее. И дети.
Эрте Сиенн тоже подождет. Не переломится. А пока защитница хлопочет по хозяйству, сам успею перекусить. И может быть, даже вздремнуть, если Натти в доме не застану.
– Да как же можно…
– Нам с тобой многое можно. Хотя и меньше, чем соседям.
* * *Бумага была особой, пронизанной шелковыми волокнами, поэтому без особых усилий и не заламываясь скручивалась свитком, чтобы храниться в футляре, лак с которого облез, наверное, еще до моего рождения. В Сопроводительном крыле на подобных листках выдавали лишь особые предписания и только командующим персонам, а не простым исполнителям, потому я ожидал выпытать у благоговейно хранимого защитницей предмета нечто очень важное, а вместо того испытал крайнее разочарование, когда вчитался в старательно, без малейшего намека на изящество выведенные строки.
«Я, Ньяна Девалли со-Тарка, обязуюсь принять то, что мне доверено, и хранить со дня вручения до истечения семи лет, употребляя все свои силы на защиту Смотрителя мест и окрестностей, именуемых Блаженным Долом».
– И это все?
Женщина растерянно моргнула:
– Должно быть что-то еще?
Эх, кабы знать! Может быть, написанного вполне достаточно. В любом случае нужно всего лишь найти кого-то из посвященных в подробности службы Ньяны и спросить. О том, что могу не дождаться ответа, я предпочитал не думать.
Спать в коляске, покачивающейся на дорожных ухабах, оказалось ничуть не хуже, чем в постели, и к окончанию нашего пути силы вернулись ко мне едва ли не полностью. А может, бодриться помогала злость, намертво сплетенная с отчаянием – чувством не того рода, которое заставляет опускать руки, а, напротив, ищет, куда бы приложить сжатый кулак.
Неужели Звенья, пользовавшиеся моими услугами, ощущали нечто схожее? Неужели они ежечасно подавляли в себе желание оглянуться и убедиться, что их тылы надежно прикрыты? Сейчас понимаю: так наверняка и было. Недаром Атьен Ирриги вечно словно проверял меня, вставляя в невинные беседы слова и фразы, требующие строго заданного ответа. Или молчания, но опять же полагающегося, а не зависящего от моего настроения или мнения. Обронит вопрос, посмотрит мне в глаза, дождется желаемого кивка или его отсутствия и успокоится. До следующей тревожной минуты. И так день за днем, седмица за седмицей, год за годом…
