Вероника Иванова - Право быть
Присяга? Кажется, начинаю догадываться. Но живой рассказчик намного полезнее холодных логических построений.
— Кому присягать-то должен был?
— Кому, как не Хозяйке?
Титул, наверняка подаренный говорящей простым людом, был произнесен чуть ли не с придыханием.
— И все ваши ей присягают?
— Не-а. — Парнишка гордо выпятил грудь. — Она всех не берет, говорит, мол, это честь, а честь дается не каждому.
Хорошая отговорка. На деле, конечно же, женщина просто не может всех подряд обращать в полное подчинение, потому что на известное мне действо нужно тратить время и силы.
— А ты был выбран, значит?
На ясном юном челе снова появились тучки.
— Был. Только теперь толку-то… Может, и вовсе до меня черед не дойдет.
— А та присяга, для чего она?
На меня посмотрели как на убогого.
— Чтобы верность свою доказать.
— Верность… А твои друзья, которые уже присягали, рассказывали, что с ними было?
Парнишка подумал и качнул головой:
— Нет. Никто ни слова не проронил. Только так ведь и должно быть! Присяга же только для Хозяйки и того, кто в верности клянется, а другим о тех делах и словах знать ни к чему.
Думаю, молчание было вызвано не гордостью, а стыдом. Кому же охота откровенничать о внезапно открывшихся уязвимых местах духа и тела? И кто сможет открыто признать, что оказался слабее призраков собственного сознания?
— А как Хозяйка выделяет тех, кто принес присягу? Милости свои дарует или еще что?
— Милости? — Мой вопрос снова поставил посыльного в тупик. — Да она и прочих не обижает ничем, ни на кого руку не подняла, никому в просьбе не отказала.
— Так зачем же тебе присяга нужна?
— Как зачем? Ведь это же честь!
В последнее слово он вложил весь пыл, на который был способен. До скуки знакомая картинка: стоит украсить будничное занятие затейливым, а еще лучше — тайным ритуалом, и посвященные будут задирать носы, а непосвященные — ползать на коленях, вымаливая возможность прикоснуться к неведомому.
Нет, парень, мне хоть и жаль расходовать оставшиеся силы на кого-то кроме себя самого, здесь, как говорится, сама Пресветлая Владычица велела вмешаться!
— А прислуживать Хозяйке — честь?
Незамедлительный и пылкий ответ подтвердил выбранное мной направление атаки:
— Еще какая!
— А исполнять ее приказы?
— Спрашиваешь!
— Так сам посуди: тебя Хозяйка за едой послала, тебе велела нас накормить, а ты сам сказал, что мы для нее важнее присяги оказались. Куда уж больше чести-то?
Парнишка задумчиво запустил пятерню в белесые вихры.
— А ведь и верно… Что же получается? Что мне чести больше оказано, чем всем, кто присягу до меня приносил?
— Получается.
И ведь ни капли лжи ни в моих намеках, ни в его умозаключении. А о маленькой подробности вроде разницы между взглядом на ситуацию изнутри и снаружи имею право умолчать. Я уже одной ногой за Порогом, мне позволено вспомнить прошлые пристрастия и покуражиться напоследок.
— Ух ты! Тогда я на вас сердиться не буду.
Приятно сознавать. Ближайшие час, день, неделю ты точно не будешь сердиться, а потом… «Потом» для меня не настанет.
— Только другим не говори про честь и все прочее. А то обзавидуются.
— Еще как обзавидуются!
Он подхватил опустевшую корзинку и, весело насвистывая, затопал прочь по коридору.
Борг, как выяснилось, научившийся взвешивать мои слова на весах здравого смысла, посмотрел на меня с укоризной.
— Задурил голову мальцу… Не стыдно?
— Зато теперь у него есть повод для гордости, а не для обиды. А ты почему все еще сидишь? А ну, ноги в руки и вперед!
— Куда?
— За парнем! К своей деревне он тебя выведет, а дальше сам решай, куда отправишься.
— К деревне, значит… — Рыжий поднялся, немного пошатываясь. — А за тобой когда возвращаться?
Я едва удержался от того, чтобы не куснуть зло губу. Никогда, конечно же. Но если не совру, шанс спасти жизнь Борга будет безвозвратно и, что самое страшное, глупо упущен.
— Сам приду.
— Куда?
Эх… А куда надежнее всего отослать тебя, чтобы быть уверенным в твоей безопасности и скором восстановлении сил? Есть одно местечко, мало кому интересное.
— В Элл-Тэйн. Спросишь гостевой дом, где хозяином еще недавно был дуве Тарквен, тебе покажут.
— Я буду ждать, — сказал великан, исчезая в дверном проеме, и спокойное обещание почему-то сдавило мне грудь тяжелой цепью.
С величиной форы для Борга я все же ошибся: она составила не час и не два, а намного больше времени, все это время в мою голову то наперебой лезли совершенно разные мысли, то накатывала благостная пустота. Больше всего неудобств доставляли противоречивые ощущения, приходящие от плоти и уверяющие, что она легка, как никогда, но при этом не то что пальцы, а и веки отказывались шевелиться, будто каждое движение с недавних пор представляло собой немыслимо трудоемкое действие. К несчастью, я, застряв примерно посередине между апатией и злобой, отчетливо сознавал, что со мной происходит, и еще лучше понимал невозможность сопротивления.
Если в единый момент взять и отделить человека от воздуха. Сколько тогда продлится его жизнь? Одну минуту? Две? Может быть, пять? Но если ныряльщик знает, что на поверхности его ждет глоток вина, самого сладкого на свете, то мне нет смысла подниматься из моей глубины. Она не имеет границ и в то же время настолько невелика, что умещается в пределах моего тела. Хорошо хоть черно-белую Нить можно пройти из начала в конец, потому что она не вплелась в Гобелен по-настоящему, как поступают ее сестры, самоотверженно прощаясь с собственными личностями. Борг наверняка уже давно выбрался в привычный мир, теперь и мне надлежит сделать всего несколько шагов, чтобы вернуться туда, откуда меня некогда призвали. В Пустоту.
Не будет ни звуков, ни красок, ни ощущений. Ничего. Как и должно. Как заведено. Я просто закрою глаза и тут же открою. Неважно, что мир уйдет вперед на несколько столетий, для меня вынужденный отдых будет равен по продолжительности всего одному движению век — волне, скатывающейся вниз и вновь забирающейся на покинутый берег.
Странно, до сих пор не могу проникнуться трагичностью происходящего. Может быть, потому что умираю человеком, а не драконом?
Не случится Нэгарры,[7] позволяющей уйти не тихо и незаметно, а в блеске молний и раскатах грома, сотрясающих Гобелен.
Не будет чувства гордости, пронизывающего всего меня от пяток до затылка.
Не исторгнется слез и проклятий, ведь никто из моих родичей в эти минуты и предположить не может всей опасной нелепости происходящего.
