Сергей Смирнов - Цареградский оборотень. Книга первая
Стимар мчался к лесу мимо них, своих и чужих, и князь-воевода придержал коня и дружину, пропуская сына на дорогу.
Он ничего не сказал вслед сыну, даже не усмехнулся, как бывало, свистнув ветром в бороде.
Стимар разогнал коня во весь опор. Он хотел достичь Лучинова града намного раньше отца, если князь вдруг опомнится и погонит его след. Он хотел скопить по дороге столько времени, чтобы его хватило на встречу с братом — на узнавание в ночи, на приветствие, на объятия… или на схватку.
Стимар скакал к лесу так стремительно, что зацепил с собой, как паутину, и всю оставшуюся зарю. Только в лесу заря сразу порвалась на лоскутки и, повиснув кое-где на кустах и ветках деревьев, осталась позади.
Впереди, по дороге, словно молчаливой царской стражей во дворце василевса, стояла тьма.
«День кончился!»- с облегчением думал Стимар, пригибая голову к самой гриве, чтобы не потерять ее, угодив гортанью на ветку.
Вместе с тем, вторым, пришедшим с ним из Царьграда, он стал ждать, что ярость наконец уймется, уляжется как шерсть, но ярость не унималась.
«Чья это шерсть?»- уже с тревогой спросил тот, второй, но сквозь стук копыт и своего сердца Стимар не расслышал вопроса.
Кто-то отскакивал с дороги в кусты, кто-то с испугу ломал ветви — зверь или иной, оставшийся в живых и пуще мыши опасливый вятич. А впереди постепенно усиливался и расходился от дороги в обе стороны такой густой треск, словно княжич невольно догонял в панике убегавшую со своей земли несметную орду плодовитых вятичей.
Приподняв голову, Стимар пригляделся: далеко, среди деревьев, мерцали головни, как будто в ночном жилище он приближался к догоравшей печке.
Но когда княжич наконец покинул оцепеневший лес, насквозь пронизанный его яростью, то увидел он, что печка вовсе не догорала, а, напротив, была во всю мощь растоплена.
На земле радимичей стоял жаркий свет самого худого дня, что всегда начинается посреди ночи. Горел град Лучинов. Раздольно, размашисто полыхали княжьи хоромы. Трещали и крутились огромными, поднебесными снопами уцелевшие после Броги вежи радимичей. Петушиным хороводом приплясывало пламя по пряслам стен и по зубьям тына. Разливалось огненное половодье кругом, все шире — по амбарам и овинам. Звезды от высокого жара смешались и теперь носились роем по небесам.
Внезапно конь под княжичем встал, будто уперся в стену, захрапел и задрожал всем телом.
Угольная тень всадника возникла против огня, метнулась навстречу Стимару, стрельнула искра по лезвию чужого меча.
Княжич отбил удар. Тень исчезла, нырнув с огня во тьму.
— Шустрый пес! — донесся сбоку родной северский голос.
Княжич едва успел поворотить уставшего коня и откинуть в сторону еще один крепкий удар, метивший уже не в темя, а в ухо.
— Северский я! — злобно крикнул он, брызнув слюной в огонь. — Не маши попусту!
Нападавший двинулся по кругу и так выступил на свет человеком, а не черной тенью. Конь его тоже оказался не слишком поворотлив — по обе стороны седла висело добро, добытое у радимичей. Два холщовых мешка и еще два снопа куньих шкур.
— Хоть не шамкаешь, как радимич, — едва расслышал Стимар его голос сквозь гул и треск пламени, — а все не наш. Откуда такой?
— Князь-воевода Хорог — отец мой, — назвался Стимар. — Послал к брату моему, Коломиру.
— Княжич?! — обомлел воин, искры посыпались у него из глаз, хоть и не ударился он головой обо что твердое. — Из Царьграда?!
— Из Царьграда! — подтвердил Стимар, а первое поправил: — Отец князем назвал! Где брат мой, Коломир?
— Там он! — указал воин, будто через гору, через пламя, затопившее амбары под кремником. — Поледнюю виру с Лучиновых берет. Ему князь-воевода велел. Коли не веление отца, так он сам бы тебя нашел, княжич, а не ты его.
— Не княжич, а князь! — строго поправил Стимар.
Воин отступил еще на один шаг своего коня, пригляделся, щурясь от пламени.
— Будь по-твоему, князь, — с сомнением кивнул он.
— Веди меня к брату! Живо! — велел Стимар.
Одна холодная, как звезда, искра блеснула в левом глазу воина.
— Езжай вперед… князь! — сказал он. — Покажу дорогу.
Больше той ярости, что Стимар уже нес в себе, в нем не поместилось — не задели, не озлили его слова воина.
— Показывай! — велел он. — Только держись сзади подальше от моей тени. Куда ехать?
— Если по короткой дороге, то прямо через огонь, — донесся уже за плечами Стимара насмешливый голос. — Если не труд тебе… князь, так и сам напрямик доедешь-согреешься. А в объезд — тогда держись сперва на закат.
Стимар тронул коня вдоль леса, мимо тех строений, что уже не пылали, а стелились синеватой поземкой по головням. Жар, однако, не спадал и с той стороны, глубоко пропитывая лес.
Лес еще не горел, но выступавшие из него толстые ветви уже обуглились и чадили. В чаще огонь моросил тлевшими на лету листьями.
За овинами, принеся последние плоды, погибал яблоневый сад. Когда кремник занялся, поздние яблоки на жару дозрели, а теперь падали печеными, звонко лопаясь и брызгая плотью, обжигавшей коням бока. Стимар услышал, как провожавший его северец, поплевал на ладони и поймал одно, закряхтел, когда слюна зашипела, покидал яблоко с руки на руку, а потом попробовал на вкус.
— Доброе, князь, яблочко! Сладкое! — крикнул он. — Попробуй! Поймать тебе какое потеплее?
Стимар молча продолжал путь, сберегая свою ярость, чтобы не расплескать ее до своего часа.
Крылатая головешка вырвалась из-под ног его коня, и сыпя искрами, полетела к лесу. За ней — вторая. Стимар, изумляясь чуду, стал приглядываться. На земле то там, то здесь тлели оставленные по осени и упавшие с деревьев гнезда. Невысиженные яйца согрелись на великом жару, лопнули, и из них теперь живо выскакивали, сразу расправляли в полную ширь крылья и взлетали птенцы-последыши, в один миг подросшие вблизи большого огня. Они торопились к лесу — не в холод, а на полдень, — догонять стаи, уже покинувшие по осени земли радимичей.
— Забирай правее, князь, на полночь! — указал воин.
Миновав ставший чернее тьмы сад, Стимар обратил взор на полночь и увидел поодаль три воза, ехавшие через пустой, сиявший мутной краснотою луг, прочь от кремника. У последнего, уже пылая, вертелись огненными кольцами задние колеса.
С возами — впереди, по сторонам — двигалось много всадников. Стимар придержал коня, привстал в стременах и набрал полную грудь нестерпимо горячего воздуха. Он хотел было бросить туда — в тех всадников одно слово, которое он сберегал в душе все девять лет. Девять лет он чаял, что, вернувшись домой, скажет это слово на своих родовых землях раньше всех остальных слов.
